— Нет, погоди…

— Стоп! — Рявкнул я. Хоть и принято считать, что милые бранятся — только тешатся, я решил вмешаться. — Из-за чего собственно весь сыр бор?

Дед Свирид уставился на Марфу, аки удав на лягушонку. Бабка ответила таким пламенным взором, что лавка под Свиридом чуть в пепел не обратилась. Того и гляди — пожар учинят. Я кожей ощутил, как в горнице температура повысилась, не ровен час, ожоги по телу пойдут. Ух, и жгучая же у них любовь. Завидно.

— Ты, Санечка, меня слухай, — жаловалась Марфа. — Этот радикулит недоделанный, — вжик, смахнула полотенцем пыль с лысины Свирида, — почитай каждый вечер первым на печь залезает и у стеночки пристраивается, а чуть солнышко заалеет, меня спихивает.

Дед Свирид приложился к кружке, утер усы и спокойно ответил:

— И что с того? Ты, Александер, ей не верь. Ктой-то же должен по хозяйству шевелиться, вот и пихну раз-другой, но ласково, чтоб значит, глазки открыла, проснулась…

— Ласково говоришь! Мерин объезженный! Опосля той ласки почитай до обеда косточки по полу в кучу собираю. Вот нынче залягу у стенки, а утром поглядим, как ты песок с половиц сметать будешь.

Дед от обиды поперхнулся. Сюда бы психолога хорошего, в миг бы порядок навел. Такие конфликты разводом пахнут. Но боюсь поздно, больно выразительно Марфа на бороду мужнину посматривает, того и гляди вцепиться. Что за жизнь, какой мир не возьми, везде нашему брату мужику достаётся. Как бы невзначай, я занял позицию между мужем и женой. Кровопролития мне здесь не хватало.

— Санька, спасай! — еле слышно выдохнул дед Свирид. Чуял — еще немного и понесутся клочки по горнице.

— Граждане, давайте обойдемся малой кровью…

— Это как? — не поняла бабка. — Усы выщипать, а бороду не трогать?

— И брови с ресницами тоже, — кивнул я. — Ничего не трогать, пусть растет, где посажено. Будем тянуть жребий.

— Дай я его лучше за волосья потягаю, — попросила Марфа.

— Сказано жребий, значит жребий! — хрипел супруг. — Мечи Александер!

К великой радости старуха согласилась. Условия определили простые — кому достается короткая лучина, тот с краю почивает, длинная — барствует у стены. Роль третейского судьи выпала мне. Каюсь, возобладала мужская солидарность и, не особенно терзаясь муками совести, я обломал обе щепы, ведь первой тянула бабка.

— Ну вот, — облегченно вздохнул Свирид. — Правда, завсегда справдится. Наливай Санька!

— Больно-то не радуйся, через недельку сызнова попробуем. — Проворчала старуха, подставляя стакан.

Через пол часа я еле стоял на ногах, пустая бутыль валялась под столом, а счастливые супруги, обнявшись, горланили песню.

Прощание затянулось, минут пять мы в пояс кланялись друг другу. Я был приглашен: завтра на блины, послезавтра в баньку, послепослезавтра на медовуху, а потом и вовсе поступило предложение — остаться насовсем.

Уже за оградой я с трудом вспомнил, зачем собственно приходил. Лёнька так и не объявился. Осталось одно место, куда мог напроситься на ночлег племянник Старобока. На ватных ногах я побрел к окраине.

Стоявший на отшибе дом тетки Радаихи светился всеми окнами. Видать проблем с керосином не было. Дворовые постройки и крепкий забор говорили о достатке. Хорошо живет Радаиха: крашенные в синь ставенки, новая черепица на крыше. Если уж бедность не порок, то про богатство и говорить нечего. Удручало одно — у богатых, как водится, свои причуды. Ну, в конце концов, я ж не раскулачивать их шел, так заглянуть по-соседски на огонек, справиться о господине графе и только.

— В шею гони! И здесь покоя нет! — Донеслось, едва я переступил порог.

— Слыхал? — насупилась Радаиха. — Или еще раз повторить?!

— Это кто там такой вежливый? — Вопросом на вопрос ответил я.

— Сынок гостить изволит, ты ступай своей дорогой мил человек, чего за зря пол топтать, Ануфрий в гневе страшен.

Скажу честно, если б во мне было на пару литров браги меньше, я возможно так бы и сделал. Но не весь алкоголь в мочевой пузырь поместился, часть в голову попала. В таком состоянии можно и на танк с вилкой, если не подорву, хоть броню покарябаю, а тут Ануфрий какой-то! Сдерживая ярость и рвотные позывы, я поинтересовался:

— Граф у вас?

— Ну что за народ! — Выкатился из соседней комнаты колобок.

Увидев Ануфрия, я чуть не протрезвел. Лысая голова насаженна на огромный живот, с обратной стороны — короткие кривые ноги.

— Отдыхаю я нынче, — раздраженно сообщил колобок, потрясая тройным подбородком. — А потому никаких дел государственных. Вот через недельку, пожалуйста, милости прошу в Сиженьград, в таможенный приказ. — Ануфрий звонко зевнул, хлопнул тощими ресницами и, оглядев меня с ног до головы, небрежно продолжил: — Личность твоя мне насквозь знакома. И скажу прямо — личность эта мне не нравится, больно хитрую рожу она имеет. Никак управляющий купца Бякина. Угадал?

— Да как сказать…

— А ни как, помалкивай лучше. Я таких людишек насквозь вижу. Взятку принес?

— Какую? — искренне удивился я.

— Известно какую, десять рублей. Что ж думаете, пять телег с чаем импортным меньше стоят? Вот возьму и такую пошлину накручу, без портков останетесь. Так что гони денежки и передай хозяину — пусть дюжину пачек чая мамане завезет, иначе весь груз на границе арестую.

— А чего ж только дюжину? — вмешалась Радаиха. — Поболе можно, не обедняют.

— И то верно…

Договорить я не дал. Отбросив в сторону приличия, шагнул вперед, оставляя на коврах грязную цепочку следов сорок третьего размера. Под руку подвернулся табурет. В ногах, когда ими командует хмельная голова, правды нет, пришлось присесть. Я был зол и немногословен:

— Ты что ж, крыса канцелярская, мзду с коммерсантов вымогаешь. Коррупционер!

— Но-но, — завизжал Ануфрий. — Попрошу не выражаться, ишь наглец, ковры помял, они персидские, конфискованы из последнего каравана Али Чебурек Бека.

— Так и запишем, — кивнул я, — хороший букет набирается гражданин Ануфрий. Взятки, вымогательство, злоупотребление служебным положением, лет пять строгого режима гарантированно. Кстати забыл представиться — следователь прокуратуры по особо важным делам. Начинаем производственную гимнастику — ноги на ширине плеч, руки за голову, лицом к стене. Мамаша, пакуйте сыну вещички, дыба ждет.

— Ой, сынок, — завыла Радаиха, — я ведь предупреждала! Новый камзол не одевай, все одно стрельцы сымут.

Ануфрий менялся на глазах. Из трех подбородков уцелело два, да и те заметно уменьшились.

— А мож…

— Нет. — Отрезал я.

— Тоды…

— Не пойдет.

— А если…

— Вот это попробуй.

Таможенник перевел дух и кинулся за печку. Миг спустя материализовался около табурета с пачкой мятых купюр. В таких случаях принято возмущаться, что я и сделал:

— Взятка должностному лицу при исполнении служебных обязанностей! Семнадцатая страница, пятый параграф снизу, четвертый абзац сверху, седьмая строка. Наказывается лишением свободы с конфискацией имущества, либо штрафом в размере двадцати рублей.

— Ох, — горестно вздохнул Ануфрий и отслюнявил еще два червонца. — Не побрезгуйте, господин следователь.

На этом я несколько успокоился, сбавил пыл и попросил водицы. Во рту после браги сухо и печально.

— Конечно, конечно, — засуетилась маманя. — Милости просим к столу. Вот осетринка, цыпленочек запеченный, наливочка с погребка, откушайте с нами, для хорошего человека не жалко.

Первый тост я поднял за хозяина, пожелав ему дальнейших успехов на поприще охраны государственных интересов от посягательств иноземного капитала. В ответ меня поблагодарили за чуткость. Радаиха внимательно следила за стаканом, подливая после каждого глотка. Сыночек всячески выказывал уважение. Словом — радушие и хваленое русское гостеприимство изрядно разрядили обстановку.

Ануфрий малость успокоился, складки на брюхе заколыхались в прежнем ритме, подбородки обрели былую мощь, зарозовели щечки.

Сладкая наливка удобно легла поверх свиридовской браги и я приказал:

— Танцуй!

Истекая потом, Ануфрий пустился в пляс. Ну, что могу сказать — зрелище не для слабонервных. Пришлось смилостивиться.

— Отставить танцы! Пой!

— Во поле березка стояла,

Во поле кудрявая стояла…

— Достаточно, — икнул я. — Такой рот, а не Соловей-разбойник, хотя… если выбить зубы…

— А вот и пирог с яблоками подоспел, — засуетилась мамаша, услышав о бесплатной стоматологии.

— Спасибо, сыт, — отказался я. — Душа музыки просит.

— Сидит милый на крыльце

С выражением на лице,

Выражает то лицо,

Чем садятся на крыльцо!

Заголосила Радаиха и, притоптывая пятками, прошлась по горнице.

— Лучше пирога, — сдался я. — Наливай Ануфрий.

Вот наливочку жрать таможенник умел профессионально. Без выдоха, за один бульк, мог ковшик приговорить. Занюхает селедочным хвостом и к следующему тянется. Если он так и пошлины начисляет — остается удивляться, как его коммерсанты терпят, давно б уж скинулись по рублю, да киллера наняли. Подсказать что ли…

— Грибочков откушайте, — вынырнула Радаиха из погреба. — Груздочки, один к одному, без единой червоточинки, не побрезгуйте господин следователь, лично солила.

После второй бутылки чин следователя прокуратуры жал мне в плечах. Обняв Ануфрия, я доверительно сообщил:

— Слышь, гроза контрабандистов, я ведь того — Пахан, это что князь, в определенных кругах конечно…

— Ить, — поперхнулся таможенник.

— Ну не совсем князь, так — царек мелкий. Да ты дыши, дыши, ишь, как тебя расперло.

— Ваше величество…

— Т-с-с, — поднес я палец к губам, — я ж по секрету. Зови меня просто — Пахан.

От такого доверья Ануфрий ни в меру расчувствовался:

— Эх, ваше паханское величество, каждую ночь в холодном поту просыпаюсь — чудится, будто стрельцы арестовывать идут. А что делать? Все, что есть хорошего в жизни — либо незаконно, либо аморально, либо ведет к ожирению, — похлопал он себя по брюху. — Душа у меня кристально честная, а характер слабый. Все взятки суют, а отказать не удобно. Недавно два купца заспорили, один двадцатину принес, второй — пятнадцать рублей. Попробуй, рассуди. Но я честно, вернул второму пять рублей и по совести. Ох, житиё мое…