— Действительно ли вам известно что-то существенное?

Доулиш изучающе поглядел на Белла, потом сказал:

— Полагаю, достаточно для того, чтобы раздавить их. Лучше, пожалуй, не говорить им этого.

Белл медленно опустился на стул. Почти автоматически он налил себе еще чашку кофе.

— Вы, наверное, не сказали бы мне и слова о том, что не хотели бы довести до их сведения?

— Я хочу, чтобы вы имели возможность, если вас будут спрашивать, довольно много рассказать им. Например, что я задержал Смита, что его допрашивают и он свободно рассказывает, а это значит — мне известно все, что знает он. И вы можете сказать им, что я тот единственный человек, который стоит между ними и катастрофой. Они и прежде очень хотели меня заполучить, но это ничто по сравнению с тем отчаянным желанием, какое они испытывают сейчас.

— Не понимаю, — сказал Белл. — Ведь если они думают, что вы стоите у них на пути, они просто убьют вас.

— Это лишь приведет к их собственному концу, — сказал Доулиш. — Стоит им меня убить, и все, что я знаю, будет передано всему миру. А знаю я немало. — В действительности его осведомленность была крайне скудной, но говорил он с уверенностью, предполагая, что все это будет передано Джумбо.

Джумбо! Какая нелепость! Что могло звучать более зловеще, чем Джумбо?

— Пока я жив, я могу сохранить при себе то, что знаю. — Он глухо рассмеялся. — Меня можно даже уговорить на взятку! — Он отодвинул стул. — Благодарю. Завтрак был отличный.

— Доулиш, что я могу сказать премьер-министру? — взволнованно спросил Белл. — Он был так же обеспокоен этой встречей, как и я.

— Скажите, что это дело глубоко засело в мою голову, что я не оставлю камня на камне, не упущу ни малейшей возможности в своих расследованиях, чтобы довести их до успешного завершения. И если я буду действовать так же непогрешимо, — добавил он с еще большей искренностью, — то стану достойным высокого политического поста, не правда ли?

Он направился к двери, и Белл поспешно отворил ее перед ним.,

— Все… все, что здесь происходило, останется между нами, не так ли? — в голосе Белла звучали просительные нотки.

— Не пророню и слова, — обещал Доулиш. — Если, конечно, не встречусь снова с этой блондинкой, — пошутил он. Потом остановился, возвышаясь, как башня, над Беллом. Голос его был жестким. — Но вы должны раздобыть список членов кабинета министров и других вовлеченных в это дел лиц. Я хочу это получить взамен за мое молчание. — И он вышел с каменным лицом, последовав за Симмсом.

Когда за ним закрылась дверь, высокочтимый Монтгомери Белл, член парламента, заместитель министра внутренних дел, провел рукой по лбу и свалился на стул. Он весь дрожал. Спустя несколько минут волнение улеглось, он опустил руки под стол, порылся там и вытянул крохотный магнитофон. Он поставил его на стол, нажал кнопку. Послышался треск перематываемой ленты, потом щелчок, зазвучал сначала его голос, потом голос Доулиша. Белл снова вытер лоб, выключил магнитофон и положил крохотный аппарат в карман.

«Не сказал ли я нечто такое, чего не хотел бы довести до их сведения?» — спрашивал себя Доулиш, спускаясь по ступенькам. Его шофер стоял у открытой дверцы машины.

— Я прогуляюсь. Мне нужно подышать свежим воздухом, — сказал Доулиш.

— Сейчас и впрямь прекрасное утро, сэр.

Оно было действительно прекрасным. Солнце щедро рассыпало свои теплые лучи. Доулиш шел вдоль Уайтхолла, думая о разном. Он был уверен, что за ним следят. Он также был уверен, что ему грозит серьезная опасность. Думал и о том удручающем факте, что не может никому доверять. В деле такой важности нельзя доверять даже тем, кого считаешь достойным доверия. Сознание своего одиночества в таких критических обстоятельствах камнем давило на сердце. И все утро было восхитительным, шпили башен Гвардейского конного корпуса сияли на солнце. Он приблизился к парламентской площади и увидел башню Биг Бена и здание парламента с их готическим великолепием. Сейчас они обрели почти сказочную красоту, словно были игрой воображения, а не подлинными строениями, куда обращены людские надежды. В том числе и его собственные…

Он свернул в улочку, ведущую в старый Скотланд-Ярд, кивнул дежурному констеблю, вошел в темный, почти пустынный холл, отделанный под мрамор, и лифтом поднялся в свои служебные помещения.

— Хелло, — сказал Доулиш и мрачно добавил: — Проблемы?

— Весьма серьезные, — просто ответил Чайлдс.

— Ультиматум? — спросил Доулиш. — От тех, кому служит Смит?

— Да, сэр.

— Рассказывайте.

— Звонили по телефону четыре раза, — сообщил Чайлдс. — Всякий раз это был другой человек или это был один человек, менявший голос. Но имя называлось одно и то же.

— Джумбо, надо полагать? — спросил Доулиш.

— Да, Джумбо. Хотел бы, чтобы вы меня лучше осведомили обо всем, сэр, — голос Чайлдса прозвучал с упреком.

— Мне представляется, что это вымышленное имя в этой компании Вездесущих, так я их окрестил, — мимоходом добавил Доулиш. — Похоже, что они очень много знают и думают, будто знают все. Были угрозы?

— Да, сэр. Если только вы не выпустите Смита, они…

— Первое — убьют меня, — прервал Доулиш. — Второе — убьют или выкрадут мою жену. Третье — обесчестят меня навсегда перед лицом всего мира. Четвертое… — тут он замолк, нахмурившись. — Не знаю, пожалуй, чем они могут еще угрожать. Скажите мне.

— Других угроз не было, — ответил в тон ему Чайлдс. — В четвертый раз просили передать: если вы отпустите Смита и будете сотрудничать с теми, кто поставлен над ним, чистая сумма, на которую вы можете рассчитывать, будет равна миллиону фунтов стерлингов, и в дополнение пятьдесят тысяч ежегодно также без всяких налогов.

— Хороший, однако, куш. Что же предложили они вам в виде вознаграждения, если вы меня уговорите?

— Десять процентов от обещанной вам суммы, — ответил Чайлдс, и глазом не моргнув.

— Тоже немалая сумма. Вы вполне могли бы жить в достатке, уйдя на пенсию, не так ли Чайлдс?

— Мог бы, конечно. — Чайлдс стоял перед письменным столом. Он держался с большим достоинством, чем Белл. Странно, подумал Доулиш. Ведь он всегда относился к Чайлдсу, как к чему-то само собой разумеющемуся. Его деловитость, эрудиция, замечательная память, осведомленность в международных делах, знание характеров видных лиц и вообще людей, знание уголовного мира, полицейских. И вот только сейчас Доулиш вдруг подумал, что Чайлдс далеко не молод, что он усталый человек, подорвавший свое здоровье на службе, и что в любое время он может уйти на пенсию. По сути, только сегодня Доулиш заметил глубокие морщины вокруг глаз.

Чайлдс продолжал говорить, взвешивая слова.

— Ответьте, пожалуйста, на вопрос, сэр. Вопрос, имеющий для меня лично большое значение. — Чайлдс глубоко вздохнул. — Он очень прост, этот вопрос, мистер Доулиш. Доверяете ли вы мне?

Надо бы ответить легко и быстро, причем это было бы правдой на девяносто девять процентов: «Да, безусловно, доверяю». Но Доулиш, глядя в глаза Чайлдса с величайшей искренностью, ответил не сразу. Но чувствовалось в его ответе, что он серьезно взвесил свои слова:

— До сегодняшнего утра я доверял вам безоговорочно.

— А прошлой ночью, сэр? Вы очень многое скрыли от меня. Вам было известно, что я всегда наготове. Почему же вы мне не доверили, если говорите, что доверяли мне безоговорочно до сегодняшнего утра? Почему?

Создалась странная ситуация: по сути, еще один конфликт. Доулиш сознавал, насколько он важен. Доулиш не мог с уверенностью сказать, что происходит сейчас в сознании Чайлдза, так же как и не знал точно, что происходит в его собственном сознании. В чем-то изменились их взаимоотношения. Спокойно, ненавязчиво Чайлдс захватил инициативу. Но Доулиш легко шел навстречу этим вопросам, потому что они позволяли ему с большей ясностью оценить создавшуюся ситуацию.

— Я был до крайности утомлен…

— Но вы инструктировали, как нужно действовать, кого-то другого, сэр.