— Это что за мода такая из дома без завтрака бегать? — спросил он.

Витька отвернулся и молчал. Глаз его наполнился влагой, и я просто не мог на него смотреть.

— Чего отворачиваешься? Обиделся? Отца обидеть можно?

— Я на тебя не обиделся.

— А на матери совсем нет вины. Не может она против моей воли идти. Садись ешь, пока твои дружки всего не подмели.

Витька подсел к нам.

— Километр бинта извел. Никак не меньше, — сказал дядя Петя.

Витька тут же поднял руки и пальцами отыскивал завязки.

— Оставь! — прикрикнул дядя Петя.

Витька ел, мы молчали. Подошел Михеич, спросил:

— Будем воду пускать иль на сегодня пошабашим?

— Некогда шабашить. Солнце вон как жарит, — дядя Петя встал. Рабочие торопливо увязывали свои домашние сумки и узелки. — Ждите меня на первой карте. А вы домой, заниматься. Завтра приходите, деньги выдам. — Это дядя Петя сказал уже нам.

— Ничего себе поговорили. Пусть теперь Переверзев с ним разговаривает, — сказал Сашка, когда дядя Петя ушел.

— Подождем до завтра. Появится статья, и все может перемениться.

— Ничего не переменится. — Это сказал Витька.

Мы уже шли по берегу мимо причалов. Духовой оркестр снова играл туш. На этот раз в честь бригады Зайцева. Его самого качали. Он взлетал в воздух, сохраняя серьезное выражение лица. На его загорелых ногах сверкали белые пятки. Дядя Петя стоял чуть поодаль, рядом с мужчиной в полотняном костюме.

— До свидания, — попрощался я.

— До завтра, — многозначительно сказал Сашка.

Витька промолчал, а мужчина в полотняном костюме сказал нам вслед:

— Орлы!..

— Только груди цыплячьи, — ответил дядя Петя. Хоть этого он мог бы не говорить.

Мы прошли под аркой. Женщина в синем халате стояла на лестнице и снимала лозунги: от солнца и соли быстро выгорала красная материя, я поэтому после погрузки лозунги снимали.

— Витька, почему ты до сих пор не повесился? — спросил Сашка.

— Чего мне вешаться?

— Имея такого папу, можно пять раз повеситься и два раза утопиться.

— Твоя мама не лучше…

— Моя мама — другая опера. Моя мама — выходец из мелкобуржуазной среды: ей простительно, у нее отсталая психология.

Я шел между Витькой и Сашкой. Витька промолчал, но это был не лучший способ отвязаться от Сашки.

— Я бы на твоем месте публично отказался от такого отца, — говорил Сашка. — Напиши в газету обстоятельное письмо… — договорить Сашка не успел: Витька набросился на него за моей спиной и повалил на песок.

— Псих, неврастеник! — орал Сашка, а Витька стоял над ним и сопел.

Потом Витька тоже сел на песок и сказал:

— Никуда я с вами не пойду.

— Доигрались, — сказал я и сел рядом с Витькой. Теперь мы сидели все трое. Я хотел сказать, что все так или иначе устроится, что в жизни все устраивается. Но вовремя понял всю неуместность моей философии и ничего не сказал. Я понял: мне легче, чем им. Мне не надо было бороться за свое право пойти в училище. Кажется, впервые на этих пустынных пляжах, у моря, переливавшегося блеском до самого горизонта, я понял, что при всей неустроенности живется мне очень легко и свободно.

— Давайте искупаемся, — сказал я и стал раздеваться.