Я тогда считал себя взрослым, ответственным за свою судьбу и всё такое прочее. Верил в добро и справедливость и по-прежнему полагал, что если я буду честным,  много трудиться, помогать ближним, то обязательно мне воздастся ещё в этой жизни. Правда, это не мешало мне ревновать жену до безумия, а, значит, ума я ещё не нажил. Поэтому ехал я всю дорогу, опустив глаза, не обращая внимания на ребят, и постоянно прокручивал в голове сцены жизни моей жены до меня. Мой мозг был настолько распалён этими картинками, обычно с самыми мельчайшими подробностями, воображение у меня хорошее, что я боялся как-нибудь не сорваться и не натворить дел, исправить которые уже не представится возможным. Поэтому вдогонку к куреву я завязал и со спиртным, чтобы всегда быть с адекватной головой. Это впоследствии мне пригодилось. Ребята-солдатики предлагали мне сто грамм для знакомства, но я отказался. К тому же, в пику жене я решил стать хорошим и уже потихоньку привыкал говорить «нет», когда это было необходимо.

      Надо отдать должное  ребятам,  долго они меня не упрашивали, выпили сами, оказалось, что много, потому что принялись  играть в догонялки. Я не волновался, скорость тепловоза была небольшой, километров десять – пятнадцть, можно было спрыгнуть, сорвать пару боровичков и успеть обратно. Машинист всегда возил  с собой ружьё, поохотиться на глухаря или косулю. Места были дикими, ещё нетронутыми цивилизацией. Когда мы переезжали через небольшой ручей, я вдруг очнулся от своих невесёлых мыслей и  почувствовал что-то неладное.  Ребята уже не бегали друг за другом, а кого-то искали.

      Я поднялся и попросил всех успокоиться. Потом мы  пересчитали друг друга. Одного парня не хватало.

      Может соскочил где-то по нужде и не успел запрыгнуть, - предположил я. Попросили машиниста остановиться и дать задний ход.

      Через полкилометра парень нашёлся. Он лежал на шпалах между рельсов весь в крови с белым как мел лицом. Сперва мы подумали - мёртвый. Я соскочил с платформы и подошёл к нему. Ребята попрыгали следом и сгрудились вокруг меня. То, что мы увидели, повергло нас в шок. У парня были отрезаны обе ноги по самый пах и правая рука по плечо. Когда я наклонился к нему, чтобы поднести циферблат часов к губам и проверить дышит ли он, парень вдруг очнулся и, ещё ничего не соображая, всё же он был прилично пьян, засмеялся звонко, ещё по-детски, и спросил: что стоим?  Почему не едем?

     Никто не шевельнулся. Он обвёл нас любопытным взглядом, а потом посмотрел на себя. Он сразу всё понял. Кое-как опершись на оставшуюся здоровую руку, он приподнялся и сказал спокойным трезвым голосом: ребята, добейте меня, не оставляйте таким жить.

      Солдатики, они были ещё совсем молоденькими, впали в транс, а я, чтобы не сойти с ума, начал действовать. Над трассой, достаточно низко, летел вертолёт. Я сбегал к машинисту, взял у него ружьё, патроны и стал палить в небо, стараясь привлечь внимание лётчиков. Я стрелял, перезаряжая и перезаряжая, а истекающий кровью парень умолял выстрелить в него.

     Я этого сделать не смог.  Вертолёт улетел, патроны кончились, и он умер сам через полчаса. Никто даже не попытался ему помочь. Он лежал с открытыми остекленевшими глазами и смотрел в небо. Там должен был быть Бог. Посмотрел туда и я, но никого не увидел. Его там не было, Его не было нигде. Мы завернули остывающие куски плоти в солдатскую шинель, которую должен был носить на уборке урожая этот мальчик,  и поехали дальше.  Жизнь продолжалась.

      Религиозные адепты могут сказать, что и здесь можно найти оправдание и тут есть божественный промысел.  Из парня мог получиться Гитлер или Сталин, или Чикатило, но Бог упредил и убрал его из этого Мира. Неправда. Нет тут никакого промысла, а есть чудовищная несправедливость. Сталины с гитлерами и с чикатилами в придачу вырастают совсем из других людей, и даже как будто под чьим-то присмотром. А из этого парня не вышло бы злодея, как  из моего Стёпы – тигра. Хоть Стёпа и рычал всегда громко, но никого и никогда не укусил.

     Так что лучше, чтобы в этих двух случаях Бога не было. Пусть будет просто бездушная  Природа со своим принципом - выживает сильнейший. Она методом проб и ошибок устраивает всё что угодно, к ней я претензий не имею. Правда, тогда  и цель у неё должна быть великая, иначе и ей не оправдаться в моих глазах.

     Иногда, вечерами, когда мне бывает тоскливо и неуютно, когда жизнь кажется лишённой смысла, мне вдруг вспоминается этот парень, который просил его добить.  Мой Стёпа, когда умирал, кричал очень громко и цеплялся за жизнь, а этот парень умолял добить его тихо, и это было страшнее....

….. Что ты на это скажешь», - обратился я к Сергею, сделав паузу.

     «Ничего, - ответил он, - ни говорить, ни комментировать я не буду. Соглашусь с тобой,  всё это слишком тяжело, и ни для примера, ни для наказания не годится».

      «Есть у меня одно прозрение, - сказал я, - которое может хоть частично оправдать Его, или Его замысел, если таковой, конечно, был. Ему захотелось любви, но не той суррогатной, когда все тебя славословят, а на самом деле никто не любит, Ему захотелось настоящей любви, когда любишь другого больше, чем себя. Без такой любви жизнь не может быть полноценной, но…. Он захотел сделать другое, таким же совершенным, как Сам…. и замысел этот не удался.

      Но и это не оправдание…. мне проще думать, что Его нет. И в этом, чем дольше я живу, тем больше удостоверяюсь».

 « О Боге я послушал, - вздохнул Сергей, - попробуем перейти к душе, что ты о ней думаешь?  Хотя я уже догадываюсь что».

      «Душа – эфемерна, - начал я, –  скорее всего, она придумка тела, хитрая придумка, и нужна лишь для того, чтобы скрыть наши истинные намерения. Это тело, а не душа, жаждет жизни и стремится к бессмертию. У бесплотного нет потребностей, тому ничего не надо, кто сам под вопросом.

     Самое большое человеческое желание –  преодоление смерти. Но вечной жизни хочет не душа, она бессмертна по определению, к вечной жизни стремится тело. Оно заказывает всякие научные исследования, чтобы продлить себя в веках…

     Но природу не обманешь. Тысячи, десятки тысяч учёных работают по заказу сильных мира сего и тратят кучу денег. И что? Результат всем известен - семьдесят, восемьдесят, максимум девяносто лет, вот и весь человеческий срок. Лучше семьдесят, потому что следующие двадцать лет для большинства не жизнь, а  существование. Поэтому смысла в эфемерной душе я не вижу..».

       Я смолк и посмотрел на Сергея.

       «Да, коротко и лаконично, - сказал он, - но неужели у нас внутри  ничего нет,  кроме материального? А как же наши мысли, их нельзя пощупать, но они есть».

       «Как тебе сказать, - замялся я, -  в том, что в человеческом естестве есть нечто не совсем материальное, я не сомневаюсь. Я бы назвал это субстанцией второго порядка. Её  сам человек в себе и вырабатывает, пока живёт. Внутри мёртвого никакой души нет, с этим согласны и все религии.  Так вот, если душа не материальна, то ей должно быть всё равно, где она находится. Зачем ей привязываться к какому-то конкретному телу? Она тогда поневоле примет качества человека, в котором живёт. Но зачем это ей надо?                                                                                 Говорят, что для  её же совершенствования. Странное предположение, совершенствовать то, что ни в чём не нуждается.  Мне кажется, всё гораздо проще, если Бога нет, то нет и души. Вместо неё - симбиоз тела и той субстанции, которую мы вырабатываем, пока живём на белом свете. По принципу троллейбуса, пока по проводам течёт ток, электромагнитное поле вращает двигатель, и троллейбус едет.  То есть, он живёт.