Из Хитроу до Ватерлоо он едет на экспрессе, попеременно разглядывая попутчиц и попутчиков и смазанные скоростью пейзажи за окном. Ни снаружи, ни внутри нет ничего, достойного внимания, и Имс прикрывает глаза, позволяя себе на полчаса нырнуть обратно. За веками жаркая африканская ночь, и запахи табака и пота, и в ладонях немедленно рождается ощущение чужого тела.

Пальцы Имса непроизвольно скрючиваются, чтобы удержать, но удерживать нечего, и когда в кожу впиваются ногти, Имс приходит в себя и расслабляется. Механический голос под потолком объявляет о прибытии к месту назначения через пятнадцать минут, белый фосфоресцентный свет режет глаза. Покурить так и не удалось. Рука мнет в кармане и так уже сильно пострадавшую пачку сигарет, и Имс то и дело подносит руку к носу: хоть понюхать.

Он с удовольствием сейчас понюхал бы Артура, но Артур за тридевять земель, ближе к экватору, чем к Имсу, и вряд ли рассчитывает увидеть Имса хотя бы еще раз в своей жизни. При мысли об Артуре настроение Имса немного улучшается, и он покорно терпит всю эту дурь с запретом на курение, сутолоку вокзала Ватерлоо, и, наконец, выбирается из внутренностей Лондона на свежий воздух.

Между прочим, в Лондоне тоже лето. Это лето пахнет высокооктановым бензином, близким дождем, потными туристами и чаем Эрл Грей. Имс садится в такси, и едет в отель, но где-то на половине пути меняет решение и просит отвезти его к ближайшему пункту проката автомобилей. Шофер невозмутимо перестраивается и сворачивает в переулок, и все это молча, не произнеся ни единого слова. В Момбасе Имс уже бы наслушался комментариев и пережил бы пару эмоциональных всплесков. Нет, все-таки иногда он любит Англию.

Через полчаса у Имса скромный темно-зеленый ягуар. Имсу видится в этом что-то символичное, размышления плывут в этом направлении вяло и умиротворенно, так что опоминается Имс уже далеко за пределами Большого Лондона на шоссе А64. Он не спал уже больше суток, в глазах песок, и ломит уже не только висок, но и поясницу, и, слава богу, Имса отпускает. Теперь он думает о том, что надо продержаться до Йорка, раз уж его за каким-то хером понесло в этакую даль, куда он вовсе не собирался, и не промахнуться мимо поворота на 63, и что дебилов на дорогах не стало меньше, а наоборот, и что к маленькой домашней гостинице на пять номеров на границе Найтингейл Вуд он доберется, даст бог, только к поздней ночи.

Чем дальше на север, тем меньше машин, навигатор советует Имсу удивительный бред. Это здорово. Навигатор вообще – отличное изобретение. Имс обзывает его разными словами на разных языках, а навигатору похуй, он все так же советует Имсу дурацкие маршруты и покладисто передумывает, когда Имс сворачивает не туда, куда надо. В машине царит удивительное единодушие, Имс выключает кондиционер и опускает оба боковых окна. Ветер творит в салоне всякие непотребства с имсовыми волосами, и Имс вдруг, очень внезапно, чувствует себя таким невозможно юным, тонким и звонким, каким он, кажется, никогда не был на самом деле.

Он сворачивает с трассы и едет по мелким, почти проселочным дорожкам, выученным наизусть с детства, и кажется, что ничто, ничто не изменилось с тех пор – все те же то каменные, то плетеные изгороди, и разбегающиеся налево и направо дубовые и буковые аллеи, ведущие к фермам, и мягких очертаний холмы, похожие на зеленое сатиновое одеяло.

Имсу нечего было делать в Лондоне, а вот то, что ему зачем-то было нужно в Йоркшир, он понимает только сейчас. Но до гостиницы остается всего один поворот, и перед внутренним взором маячит толстый и короткий стакан с двойной порцией виски, а где-то там, в ближайшей перспективе – подушка и мягкая кровать. И спать.

И еще Имс практически слепо доверяет своей интуиции, развитой чуть ли не до состояния предвидения. И раз интуиция притащила его в Йоркшир, значит, так тому и быть, что бы он ни думал по этому поводу.

Думать он будет потом. Завтра.

***

Старая дубовая дверь из чуть неровных досок, прокопченных временем, и пасторальная вьющаяся роза карабкается по незаметной леске справа от входа. Над дверью раскачивается янтарно-оранжевый фонарь, и все вокруг точно как в сериалах BBC про маленькие английские деревни.

Имс входит в полутемный холл, прямо по курсу стол администратора с едва светящейся лампой, а слева, словно запыленные самоцветы, поблескивают бутылки в крошечном баре. На столе перед Имсом круглый медный звонок, и Имс щелкает по блестящей пуговке сверху. Переливы звонка быстро затихают, прячась в бутылках и тяжелых складках бархатных штор. Если в гостинице и есть постояльцы, то, скорее всего, они давно спят и видят десятый сон. Тут самая настоящая прилично-правильная английская провинция, с кружевными салфеточками на креслах, вышитыми подушками, традиционным алкоголизмом и бесконечными сплетнями, перед которыми пасует даже самая грязная пиар-компания.

Слышны размеренные шаги, и в нише позади стола открывается неприметная дверь.

– Добрый вечер, боюсь, что мы уже закрыты… – слова выходят округлые и важные, и Имс невольно улыбается, а ностальгия вдруг собирается сладким и горьким комком в горле.

– Меня в пути застала тьма, холодный ветер, мокрый снег… Упс, со снегом, кажется, проблемы, но неужели вы, Уиллис, не предложите мне ночлега?

Пауза тянется и тянется, под завязку наливаясь тишиной. Уиллис делает шаг вперед, навстречу Имсу, а Имс шагает навстречу ему, и они останавливаются в паре футов друг от друга. Имс думает, что Уиллис постарел, но величия ему от этого только прибавилось – настоящие английские дворецкие старой школы как готические соборы: возраст им к лицу. Брови Уиллиса поднимаются на одну десятую дюйма, по меркам остального человечества это приблизительно соответствует изумленному воплю и пляскам радости. Комок в горле у Имса становится еще больше и мешает дышать, выдавливая слезы.

– Ваша свет… – начинает Уиллис, но Имс быстро его перебивает:

– Не стоит, Уиллис. Титул давно мне не принадлежит, вы же знаете.

Неодобрительное молчание яснее всяких слов дает Имсу понять, что думает на этот счет Уиллис. Так странно – Имс не вспоминал о нем годами, а теперь вся эта сцена, такая британская, прямо как по замыслу какого-нибудь телевизионного продюсера, вызывает в нем прилив умиления. Все эти увесистые портьеры, утопающие в густых тенях, запах полироли, ночная влажная не совсем тишина за окном со вздохами ветра… все это так не по-африкански, так далеко от реальности, так прочно забыто, что похоже на давний детский сон после сказки на ночь.

Через полчаса Имс уже лежит на кровати, прямо поверх одеяла, задрав ноги на спинку кресла. Сквозь открытое окно на него таращится почти полная бледно-золотая луна, а Имс таращится на луну в ответ, придерживая пальцами установленный на животе бокал с виски. Луна похожа на саксонскую красотку из приличной семьи с хорошей родословной, и совсем на те луны, которые скрашивают Имсу его африканские ночи: блеклая, анемичная, как будто из нее высосали все соки. Африканские ночи предсказуемо наводят Имса на мысли об Артуре. Как он там? Имс прикидывает время – сейчас у Артура разгар вечера. Интересно, он уже успел поприсутствовать на каком-нибудь ритуале вуду? Только бы ни во что не вляпался, думает Имс, с Артура станется. Какая нахуй практическая этнография, будь он даже сто тысяч раз гений от науки? Артур создает впечатление человека, который притягивает к себе неприятности: в первую очередь потому, что слишком высокомерно воротит от них нос. Доказательств искать не надо, Имс сам такое доказательство.

Он залпом допивает виски, лежа, ленясь встать и раздеться как следует, стягивает с себя одновременно белье и брюки, а потом носки, извиваясь и сдавленно чертыхаясь. Луна с усмешкой следит за процессом. Голый Имс на кровати, матерящийся в подушку – это на самом деле забавно. Он заползает под одеяло, вздыхает с облегчением, и закрывает глаза.

Луна ни при чем, ни при чем и Артур. Имс знает, зачем он здесь, и знает, куда пойдет следующим утром.