Имс днем где-то пропадает, с аппетитом ужинает и пьет вино, ночами яростно трахает Артура, а потом спит, как убитый, а Артур – он ничего не знает ни о чем. Ни-че-го. Он даже перестал собирать материалы для работы. Он больше не ходит к мамбо и к хунгану, не читает об обрядах вуду, последний раз он ходил в библиотеку, когда наткнулся на Имса с этим рыжим в кондитерской – и больше не ходит. Он не открывает ноутбук, не пишет писем, он просто день за днем живет с опасным и по сути малознакомым человеком в этом странном зловещем доме, ходит за продуктами, пытается справиться с выкрутасами хозяйства типа текущего потолка или обваливающейся пластами штукатурки, иногда на полках находит редкие книги, некоторые девственно новы, и он разрезает их страницы вычурным длинным ножом с ручкой из розового дерева, инкрустированной серебром. Нож больше похож на кинжал и выглядит очень дорого, аристократично. И тоже зловеще – будто какой-нибудь извращенный рабовладелец выводил им кровавые линии на телах рабынь и рабов, когда насиловал их.

Артура стали интересовать такие вещи, возбуждать нездоровое любопыство. В этом он тоже видит влияние Имса.

Вечерами Артур пьет безбожно много вина вместе с Имсом, потом орет и извивается под ним – каждую ночь без исключения, все норовя укусить побольнее, потом, мучается, лежа рядом с ним, без сна, а когда, наконец, засыпает…

Когда засыпает, во сне его находит истина.

Кровь похожа на вино.

С этого утра его больше не пугают ни шорохи в доме, ни стоны на болоте. Дом становится понятен, дом словно бы одобряет все его помыслы, становится к нему ласков.

Тем не менее, он искренне радуется шансу вырваться из болота – почти в буквальном смысле – когда Имс предлагает ему вместе съездить в Ломе, «посетить нужных людей». Они собираются мгновенно и ранним туманным утром уже летят по знакомому Артуру маршруту, в тесном пространстве самолетных кресел прижимаясь друг к другу боками. Имс засыпает, роняя голову на плечо Артуру, и тот думает, что все, в конце концов, возможно, будет хорошо. Ему только надо хорошенько обдумать одну вещь.

***

В Ломе Имс как рыба в воде, снует в ее пестрой толпе как лоцман, а Артура при нем как прилипала. Они обедают на террасе какого-то центрального отеля, белой и раскаленной дневным солнцем.

Нестерпимо жарко, город весь как расплавленный сахар, и Артуру кажется, что здесь на него тоже все косятся. Не все, но некоторые. На лице одной пожилой негритянки промелькивает настоящий ужас, когда она взглядывает в лицо Артуру, и она тут же пускается вверх по улице торопливым шагом, явно стараясь не бежать.

Потом Имс оставляет Артура на пару часов в Национальном Музее Того, и там есть много чего интересного – например, богатейшая коллекция национальных музыкальных инструментов: всевозможные барабаны, бубенцы, флейты. Тут же, территории музея, большой ботанический сад и зоопарк, но Артура ничего не увлекает, хотя вроде бы должно.

Видимо, Артур больше не этнограф. В его голове только одна мысль, и всезнающий Имс был бы очень, очень удивлен, сумей он прочитать ее.

Но Имс, кажется, радуется тому, что Артур наконец-то выглядит спокойным. Не бесится по пустякам, не застывает лицом, а непринужденно разговаривает и даже улыбается. Постоянно улыбается.

Имс вздыхает с облегчением и наконец-то сосредотачивается на своих мутных схемах, ради которых они, конечно, и прибыли в Ломе, не любоваться же столицей Того. Хотя здесь есть чем полюбоваться: с юга город обрамляет драгоценных цветов океан, с севера – большая белоснежно-сахарная лагуна, с востока на запад его опоясывает бульвар Сиркюлэр, окаймленный кокосовыми пальмами. Имс обещает Артуру прогуляться там вечером – и обещание свое исполняет, когда возвращается: целый, невредимый и довольный.

Уже вечер, когда они прогуливаются по бульвару, и солнце очень быстро, горячим шаром, падает за горизонт, на прощание заливая дрожащим красным светом разноцветные черепичные, шиферные и железнолистовые крыши, башни неоготических ажурных соборов, широкие пальмовые листья, покинутые опустевшие рынки, облизывая золотыми языками отели, построенные в форме стилизованных традиционных африканских жилищ. С океана веет прохладой и влагой, и воздух похож на нежную вуаль, которая касается лица ласково, как рука Бога.

Имс травит какие-то байки, которые почти не доходят до мыслей Артура, но он снова улыбается и кивает, а потом Имс что-то ему заговорщически шепчет и тянет за рукав.

– Дорогуша, помнишь то вино, которое мы пили вечером нашего знакомства?

Артур почему-то чувствует холод в груди и тут же – обжигающий толчок возле сердца.

– Бесподобное было вино, никогда такого раньше не пил, – подтверждает он.

– Не пил, но еще выпьешь. Открою тебе великую тайну, Арти, никто ее не знает. Покажу, у кого я беру это вино.

И они углубляются в паутину улочек, которая ведет уже к пригородам, застроенным глинобитными домами. Имс останавливается перед одним таким домом, почти зажатым другими, так что на улицу выглядывает лишь одна узкая зеленая дверь, и стучит условным стуком.

Дверь открывается далеко не сразу, на пороге необъятных размеров негритянка, которая окидывает их недоверчивым взором, но потом делает знак рукой, и они спускаются в какой-то подвал.

Где-то сбоку действительно угадывается винный склад, но большая черная мамочка ведет их в обычную комнату, заставленную с пола до потолка туристическими сувенирами, какие обычно продают в уличных лавках, в основном резными раскрашенными фигурками людей и животных. В этой недолавке спиной к ним стоит совсем сухонький, худой старик в темной одежде, а когда он поворачивается, то так и впивается пристальными глазами. Сначала в Артура, а потом в Имса.

Смотрит он долго, будто на незнакомых, и Артур задает себе вопрос, все ли в порядке у старика с памятью и вообще с головой. Но потом тот выдыхает, словно бы шуршит старая бумага:

– Имссс… Пришел за тем, за чем обычно?

– Да, – беспечно кивает Имс. – Четыре бутылки.

– Женуариа, – властно дергает подбородком старик, и негритянка скрывается в темноте.

– А ты изменился, – вдруг говорит старик. – Легба одарил тебя вниманием.

– Легба, говоришь? – вдруг хмыкает Имс. – Не подбрасыванием ли в мой дом мертвого петуха выражает он свое внимание?

Артур уверен, что старикан сейчас смертельно разозлится, но тот вдруг разражается вполне искренним, хотя и ужасно скрипучим смехом. Жутковатым смехом.

– Это слуги Легбы стремятся помочь ему воссоединиться с тобой, Имс. Петух призван облегчить ему путь к тебе. Открыть все дороги.

– И какие же это дороги? – подозрительно спрашивает Имс.

– Всякий раз этот путь разный, – усмехается старик. – Иногда это кровавые реки. Иногда это чары любви. Иногда это старые забытые ритуалы. Очень старые и совсем забытые, но всегда наступает миг, когда они вновь обретают силу.

Тут старик переводит свой тяжелый черный взгляд на Артура, и того ошпаривает узнаванием. Да нет, не может быть! Скорее всего, он обознался, неверный свет лампы, вероятно, тому виной.

Но они снова в Ломе, и Артур готов поклясться, что если намазать лицо старика белой краской, то он увидит перед собой хунгана, который соорудил для него ту самую чертову куклу вуду.

– Брось, Гордон, что ты мне заливаешь тут про Легбу, – говорит Имс. – Ты же викканский маг, черт тебя подери, а туда же, дуришь туристов, спекулируешь на засушенных обезьяньих причиндалах…

– Викка и вуду суть разные стороны практической магии, – возражающе скрипит Гордон, неожиданное имя для вудуистского шамана, чей «офис» находится на рынке Акодессэва. – Почему, веря в одно, я не могу верить в другое? Легба очень похож на нашего бога. И на одного твоего бога, Имс, если ты послушаешь зов своей крови.

– Я не верю в богов, – отмахивается Имс.

– И в магию ты тоже не веришь?

Имс хмурится, но молчит, а потом нехотя говорит:

– С магией я сталкивался. Не очень приятный опыт.