– Да неужели? Это тебе пока не с чем сравнивать, – в безобразной улыбке кривится Гордон и вдруг резко выбрасывает вперед длинный указательный палец, как пистолет. – Вот туда посмотри!

Они оба вздрагивают и поворачиваются в указанном направлении, как стрелка компаса.

На одной из полок стоит небольшая фигурка из какого-то черного дерева – искусно вырезанный человек с огромным фаллосом и оленьими рогами на голове. Одну из его ног обвивает змея, а в руке он держит виноградную гроздь.

– Кто это, по-твоему, Имс? Мой Рогатый бог? Легба? А может быть, Дионис? Или все же Херн? Или Цернуннос? А может быть, это ты, а?

– Я польщен, Гордон, и вполне доволен размерами своего члена, но до этого Рогатого мне далеко. Да и рогов мне вроде еще не наставили, – он ухмыляется, и Гордон медленно опускает руку, точно сдуваясь.

– Вон твое вино, – говорит он. – Плати, и убирайтесь отсюда.

И правда: черная Женуариа стоит в дверях, держит по паре бутылок в каждой своей могучей руке и гневно раздувает ноздри. Она явно солидарна со своим хозяином.

Имс протискивается мимо нее, запихивает ей несколько купюр в карманы фартука и забирает бутылки.

Когда они вытаскиваются из темного подвала на свежий воздух, то оба глубоко вздыхают, с невероятным облегчением. Имс укладывает бутылки в дорожную сумку, и они ловят такси, чтобы отправиться в аэропорт – пора возвращаться в Котону.

– Не обращай внимания на Гордона, он с придурью, – после долгой паузы все же поясняет Имс. – Его предки приплыли сюда давным-давно из Ирландии, и рецепт вот этого вина передавался из поколения в поколение издревле, никому еще не удавалось ничего подобного сделать во всем мире. Сам Гордон выдает себя за продвинутого шамана вуду, но на самом деле исповедует викку. Подозреваю, что Легбу он привечает, потому что для него это почти что его Рогатый бог. Виккане образ Рогатого свистнули у кельтов, в точности списали с валлийских богов – Кернунна, Цернунноса, Херна, как ни назови, на выходе одна и та же херня. Все они были боги-охотники, боги потустороннего мира, да еще и боги плодородия. Легба очень на них почему-то похож – тоже с оленьими рогами и ого-го какими детородными органами. Боги странствуют по миру и времени вместе с теми, кто в них верит, Арти. Тебе это должно быть интересно как этнографу. Гордон же не напугал тебя?

– Нет, конечно, – сипло говорит Артур, тщетно пытаясь проглотить внезапно возникший в горле ком.

Ему очень страшно.

***

Пока Имс снова спит в самолете, Артура продолжает терзать страх.

Что, если этот хунган каким-то образом помешает его планам?

Что, если он дал Имсу знать о намерениях Артура, что, если у них какой-то тайный язык?

Что, если он сразу тогда сообщил ему о кукле? Что, если на Артура уже наложено проклятье?

Что, если Имс убьет его? Почему он сегодня так нежен, так безмятежен?

В голове снова бьют барабаны, а внутри своей головы Артур мечется, как в страшной черно-белой клетчатой комнате, между любовью и ненавистью. Этот полет – самый мучительный в его жизни. Он чувствует, что на него взвалили ношу, которая для него непосильна. Он не может вынести этой любви, она слишком тяжела для него, она давит на глазницы, сверлит череп, разрывает грудь…

Лучше бы ее не было. Лучше бы никогда он не встречал Имса.

Имс вполне может его убить. Артур хорошо помнит пятна крови на его рубашке в ту ночь, когда между ними все началось.

Не логично ли будет, что все так же и закончится?

Артур не знает, хочет ли он крови. Но в нем просыпается жажда, которую ничем не утолить – жажда владеть другим человеком до конца, до самых глубин чужого сердца, которое должно ощущаться как свое. Он теперь понимает, что имел в виду Зюскинд, когда писал финал своего «Парфюмера». Он готов съесть Имсово сердце, только чтобы оно навсегда принадлежало ему.

Но ужин на этот раз состоит почти из одного вина, они закусывает его полосками вяленого мяса. Очень вкусно, и вино выше всех похвал – оно еще более потрясающе, чем то, которое они пили у Люмье, Артур не знает, как такое возможно. И пьянит еще сильнее.

Они разожгли камин, и по стенам и по потолку мечутся, весело и разнузданно пляшут огромные рогатые тени. Отблески пламени играют в стеклянных боках бокалов, и Артур пьет и пьет, словно не может напиться. Во всем его теле разгорается адское, жадное пламя.

Они лежат в постели полураздетые, неторопливо пьют вино и смеются, Имс рассказывает что-то из своей богатой биографии, шутит и поглаживает Артуровы пальцы.

– Артур, я тебе должен сказать о наших планах, – вдруг серьезно говорит он.

– Наших планах? – фальшиво усмехается Артур. – А у нас есть планы?

– Малыш, нам придется расстаться ненадолго. У меня дела вошли в такую стадию, что придется уехать на время, а тебя оставлять одного здесь никак не хочу. Здешний воздух вреден для таких тонких натур, знаешь ли. Так что отправлю тебя в Момбасу – полетишь один, но там пойдешь по адресу, который я дам. Ну и будешь ждать меня, тебя спрячут надежно, поселят с комфортом… Я обязательно вернусь, и довольно скоро.

– Конечно, – холодно говорит Артур. – Как скажешь.

Имс, конечно же, не хочет его убивать. По крайней мере, своими руками.

Он хочет избавиться от него более элегантно.

Как мило с его стороны.

Артур весь дрожит. Он как мальчик из того рассказа, который поразил его, начинающего этнографа, еще во время учебы в университете. Это был мальчик, который стоял в круге соли, охраняющем его от беснующихся призраков. Стоял и смотрел на них, а потом взял и шагнул за круг.

Вот и Артур сейчас чувствует себя так, будто шагает за границу соли.

И когда Имс поворачивается с жадным блеском в глазах и бросает его одним рывком на живот, он стонет еще до того, как чувствует в себе любовника. Имс сегодня пьян, а пьяный он всегда жесток, но Артуру как раз этого сейчас и надо, он стонет во все горло, пока Имс втрахивает его в постель, словно сваи забивает, без всякой жалости. Вся комната точно скачет, а прямо перед глазами Артура на кресле какая-то очередная редкая книга этой виллы, а на ней – драгоценный нож для разрезания страниц, и Артур почему-то не может отвести от него взгляда…

Даже тогда, когда Имс внезапно с каким-то диким рыком накидывает ему на горло свой кожаный ремень и тянет, приподнимает над кроватью, будто за вожжи, Артур продолжает смотреть в одну точку.

– Я на тебя ошейник одену, Арти, – шипит Имс в ухо, и по его голосу Артур чувствует, что он уже на грани оргазма, чувствует это и по неровной, хаотичной дрожи Имсова тела. – Надену ошейник с моим именем, чтобы все знали, что ты мой!

И оба срываются в крик.

А потом Имс вытаскивает из Артуровой задницы обмякший член и тяжело, пьяно, сонно откидывается на смятые простыни. У него оскалены зубы и, слава богу, прикрыты глаза, и Артур пользуется этой секундой, чтобы схватить этот гребаный нож, настоящий кинжал, и с размаху вонзить Имсу в грудь.

Удар такой сильный, что даже у Артура выбивает дыхание, а Имс удивленно открывает глаза, потом рот, но потом его крупно встряхивает, и из приоткрытых губ толчками начинает литься кровь.

Никакой агонии, смерть приходит к нему мгновенно, точно выдергивает из этого бытия.

Имс все-таки всегда был везунчиком.

Рогатая тень на стене уже не мечется, она неподвижна и словно бы всматривается вглубь комнаты.

А кровь течет и течет, она липкая, темная, она наступает на Артура, словно багровая река, неумолимо подбирается к нему, и с ней мешается вино, струйкой льющееся из опрокинутой бутылки, и в свете пламени камина оно точно такого же цвета, как эта кровь.

А потом Артур видит свои руки – как будто в кино крупным планом, и они красные, мокрые от крови, и тоже липкие, даже пальцы склеиваются, когда он успел их запятнать, и это совсем не похоже на вино, нет, это нечто совершенно другое, страшное, то, чего никогда, никогда не смыть, как в страшных сказках о Синей Бороде, где пятно все время проявлялось, хотя чем его только ни терли, чем только ни сдирали вместе с кожей…