И, прижав окровавленные пальцы к груди, Артур падает без сознания рядом со скрюченным телом, на залитые красным простыни.

Огонь весело потрескивает в камине.

Эпилог

Артур думает, как он был глуп, когда считал болото у виллы в Котону своим врагом. Болото становится ему самым верным другом, когда он скрывает следы того, что сделано.

Он действует удивительно холодно, ум ясен, как воздух осенью, никогда Артур еще не наблюдал у себя такой ясности ума.

Да, ему совершенно ясно, что он сделал и почему. Ему ясно, что он душевнобольной, что ему придется долго лечиться и что теперь ему уже никогда и никак не искупить своей вины.

Он не знает, было ли наложено на него проклятье вуду – или же Бенин просто довел его до безумия.

Он ничего не знает.

Ничего.

Он сжигает куклу, и бусы, и мешочек-оберег от мамбо, он сжигает простыни, на которых занимался любовью с Имсом – и на которых занялся с ним смертью.

Он очень тщательно заметает все следы и летит домой.

Париж – как белое утро после тяжелого алкогольного сна, после наркотической галлюцинации. Он очень рационален, этот город, так же, как вся эта нация, все это бредни насчет романтических французов, больших эмоциональных сухарей еще поискать в мире. И именно поэтому Артур здесь немного легче дышать.

Он записывается на прием к психоаналитику, он старательно пьет выпитые таблетки, так долго и так старательно, что постепенно Бенин кажется ему сном.

Ах да, он больше не этнограф. Он сжег сказки масаи в том же камине. В том доме, который теперь страшной дырой зияет в его памяти и занимает, похоже, все его подсознание.

Проходит еще какое-то время, и он уже не уверен, что сделал что-то плохое, но иногда ему снятся страшные сны: в них измазанное белым лицо какого-то зловещего старика, и алые когти, и фигуры с рогами, и разлитое красное вино, которое почему-то наводит особую жуть…

Хотя он помнит все меньше и меньше, и постепенно даже сны начинают забываться сразу же, как только он просыпается – от них остается только ледяной ком страха в желудке и мелкая дрожь по всему телу.

Артур работает администратором в библиотеке, ему всегда нравился порядок, ему всегда нравилась система. Он считается ценным сотрудником.

Артур стал полным и бесповоротным асексуалом. Его тело словно бы навсегда замолчало и не подает больше никаких сигналов. Его никто не волнует, никто не привлекает. Он даже не дрочит – ему просто не хочется. Да он даже эротических снов не видит – впрочем, он же теперь вообще не видит снов. Точно. Может, это и к лучшему.

Впрочем, сама жизнь мерцает вокруг, как сон.

Он не помнит, сколько прошло времени… – да что там, он не помнит, от какого события он начал этот отсчет. От чего прошло сколько-то времени? От чего, пусть кто-нибудь ему скажет? Просто что-то словно бы темнеет под водой в его памяти, а что – он не помнит. Но оно его мучает.

Психоаналитик пытается ему помочь, и они рисуют какие-то картинки, и у Артура из-под карандаша все время выходят нечеткие силуэты мужчины с рогами и старые дома в зарослях, но он не может сказать, откуда к нему пришли эти образы.

Иногда, когда он гуляет по набережной Сены, а после садится в кафе на террасу – так, чтобы видеть воду, ему кажется, что вся его жизнь – сон, и он просто не может проснуться, а то, что маячит в его мозгу, – зацепка, которая должна ему помочь пробудиться.

Но потом он улыбается и мешает ложечкой кофе. Он слишком рационален для таких мыслей. Он же чувствует себя вполне счастливым сам с собой, в этом городе, у него хорошая работа и прекрасная квартира, мансарда, из которой видна Эйфелева башня, хотя и очень издалека.

У него все прекрасно.

Он ходит в это кафе в Латинском квартале каждый вечер после работы и наблюдает, как закатное солнце освещает серые воды Сены. А еще с этого ракурса виден силуэт Нотр-Дам, на который можно смотреть бесконечно. Артур всегда обожал архитектуру, но самому стать архитектором не довелось – не хватало воображения.

В один прекрасный весенний вечер, когда вовсю цветут каштаны и орут птицы, недалеко от кафе на набережной останавливается роскошный автомобиль – слишком броский для Парижа, да что там, слишком броский и выпендрежный для любого времени и климата – Bugatti Veyron ослепительного алого цвета. Точно большая роза распустилась посреди серости, и Артур даже моргает, глазам реально больно смотреть на это алое пятно.

А когда снова поднимает взгляд, то видит, как из Bugatti легко выскакивает высокий широкоплечий человек в светло-сером отглаженном костюме, и рубашка на нем белоснежная, в общем, он явно из тех парней, чьи трусы стоят бюджета маленькой африканской республики. Волосы у него зализаны гелем, аккуратная бородка, а в ботинки можно смотреться. И тень падает так причудливо от закатного солнца, что кажется – у этого припонтованного мужика рога на голове. Не козлиные, а, скорее, оленьи. Коронообразные, ветвистые, такие могли бы украсить и самца королевского оленя, Артур видел их в зоопарке.

У Артура неожиданно немеют руки. Вот просто сразу и всерьез – от плеч до кистей. Будто отморозило – и он знает, что такое бывает от сердца. Звук вдруг пропадает во всем мире, остается только картинка, и, пока незнакомец идет к нему небрежной пружинящей походкой, Артур озабочен только тем, чтобы пошевелить пальцами. Нет, правда, только этим.

Может быть, тогда бы он сумел воткнуть вилку себе в горло. И покончить со всем этим дерьмом уже навсегда.

Имс садится напротив, как прежде: разваливается в кресле, обитом штофом с цветочками, по-хозяйски окидывает взглядом террасу – яркие цветы в горшках, хлипкие крошечные столики – а потом останавливает острый взгляд на Артуре.

И глаза у него золотые.

– Я смотрю, твои дела идут удачно, – поразительно, что Артуру даже удается имитировать ровные интонации светской беседы. Он сам в шоке.

– Не жалуюсь, – довольно кивает Имс, как будто ждал этого вопроса, и тоже со светской интонацией. – Бриллианты оказались хорошей темой. Надо было только объяснить господам, как надо правильно работать. Но ничего, они оказались очень понятливые.

Артур прочищает горло, чтобы задать следующий светский вопрос, но вдруг понимает, что это совершенно бессмысленно.

– Кто ты? – сипло шепчет Артур.

– Я тот, с кем ты хотел остаться навсегда, насколько я помню, – ухмыляется и пожимает плечами Имс, совсем как раньше.

Совсем как раньше.

Артура внезапно тошнит, как будто его укачало. Как хорошо, что он пил только кофе.

– Ты не он, – медленно выдавливает Артур. – Не он.

– Имя страшно произнести, да, Арти? Страшно назвать вещи своими именами? Да ладно, не кисни. Это могло бы стать трагедией, но не стало. Конечно, я не пришел в восторг, когда ты оставил меня гнить в болоте, но, видишь ли, тогда я уже несколько изменился. Кстати, это ты меня изменил. Жертвоприношение и воссоединение. С тем, кто давно меня искал и нашел через тебя. Ты хороший медиум, Артур, отличный, хотя и душевнобольной. Мой сломанный мальчик, – с дикой нежностью добавляет Имс, и Артур зажмуривается.

– Все эти мысли… все эти желания мои… Выходит, они были не мои…

– Отчасти твои, Артур. Тебе лучше знать, дорогуша, сейчас-то ты не проводник духа.

– Это Легба? – тускло спрашивает Артур. – Хотя нет, я же видел… видел алтарь… и долину… нет, это Кернунн…

– Имена не так важны, как кажется. Имен много, а сущность одна. Разве подходит слово «любил» к тому, что ты испытывал ко мне?

– Нет, – в ужасе шепчет Артур.

– То-то, – Имс усмехается. – Но это же ничего не отменяет. Забудь о словах, Артур. Я пришел за тобой. Я готов быть твоим. Навсегда, как ты хотел. Ты дождался, Арти. Дождался.

– Ты убьешь меня? – как бы ни было жутко, Артур признает, что это справедливо.

Имс смотрит на него серьезно и одновременно как бы слегка удивленно. Даже зрачки у него темно-золотые. Он касается коленом колена Артура под столом.