Имс в задумчивости вытянул губы трубочкой.

Через минуту он лихорадочно рылся в кухонных ящиках в поисках штопора – первым под руку попался настоящий ирландский односолодовый, на совесть закупоренный пробкой. Трясущимися руками Имс выдернул пропахший сивухой батончики из горлышка, глотнул прямо оттуда же и блаженно рухнул в кресло.

После еще нескольких глотков стало окончательно по барабану, что у него не стоит, что никому он не нужен, и даже терзавшая его последнее время боль тоже, кажется, отступилась. Плевать, что он, может быть, сдохнет тут между делом, что найдут его уже раздутым трупом с червями в глазницах, обмотанным провонявшим покрывалом в подозрительных пятнах.

И что вся неожиданно навалившаяся на него любовь, с которой он не смог справиться, останется только отзвуком в ночи, растаявшим воском на щеке…

С этой мыслью Имс просто отключился.

И настало блаженство.

***

А вот воскресать оказалось очень и очень неприятно. Больно и гадко. Почему-то нигде не написано, что, воскресая, приходится выслушивать ругань в ухо, что при этом тебя колют иголками, унизительно трогают за гениталии, растирают мерзкой шершавой тряпкой подмышки, суют в рот какую-то склизкую гадость, и при этом у тебя так ломит башку и крутит тело, что все остальное действительно отходит на второй план.

Имс едва сумел приоткрыть глаза. Картинка расплывалась, мельтешили пятна, но через несколько минут усилий, давшихся ему чуть ли не кровавыми слезами, он сумел сложить разбегающиеся пятна в одно смутное пятно, в котором опознал Кобба, хоть пятно тряслось и бухтело что-то невыносимо мерзкое и занудное.

– Грх-кхр… – проскрипел Имс, и ему тут же заткнули рот опять. Об опухший язык потерлось что-то гладкое.

Имс сглотнул и отрубился.

Когда он пришел в себя во второй раз, Кобб уже просматривался вполне прилично, хотя все еще пребывал не совсем в фокусе.

– Дай пить…– попробовал Имс, но даже ему самому свои слова показались неразборчивым хрипом.

Однако Кобб сообразил, подсунул ему трубочку, и в горло полилась прохлада. Часть пролилась мимо, потекла по подбородку на шею, но зато теперь Имс мог более-менее внятно разговаривать.

– Что случилось? – спросил он.

В ответ на это Кобб произнес длинную прочувствованную речь, на которой Имс не смог сосредоточиться целиком и уловил только основные пункты: он, Имс, мудила и дурак, задумал угробить себя и Кобба вместе с собой, безответственная дрянь, урод и козел, срать хотел на все и вся, и как только он придет в себя, вот тут Кобб и прирежет его собственноручно.

Имс пожал плечами. Внутренне он ощущал желание противоречить, но вот организм сопротивлялся: язык еле-еле ворочался, в висках звенело. От пожимания плечами в ключице разлилась тонкая острая боль, и, скосив глаза, Имс увидел, что прямо в шею ему воткнут катетер, который тонкой прозрачной медицинской трубкой соединен с капельницей. На стойке висел полнехонький мягкий контейнер с чем-то прозрачным.

– Я умер? – индифферентно поинтересовался Имс, продолжая оглядываться.

Он ожидал увидеть вокруг себя больничные крашеные стены, однако вместо этого глаза наткнулись на затянутые диким шелком стены цвета египетского папируса и тяжелые винно-пурпурные шторы. Имс с легким удивлением понял, что лежит в собственной кровати. От этого стало легче и даже в голове как будто прояснилось.

Кобб продолжал орать шепотом, встал и начал расхаживать перед Имсом, как по авансцене, делая такие жесты руками, будто учился у Сары Бернар. Имс моргнул и принялся любоваться: Кобб, мужик высокий и довольно крупный, имел поразительную животную пластику и богатую мимику, и, если не вслушиваться в смысл его тирад, можно было неплохо отвлечься от ноющих висков и противной ободранности в горле.

– Ладно, Дом, хватит, – устало попросил Имс. – Скажи лучше, сколько вы выводили меня из запоя?

Кобб, прекратив обвинительную речь на полуслове, присмотрелся к Имсу и сказал:

– Медсестра сидела при тебе трое суток. Сегодня утром я отпустил ее домой. Сейчас шестой час вечера.

– Что, совсем плохо было? – поинтересовался Имс, ворочаясь в кровати. Ребра сзади справа ныли, он их, похоже, отлежал, ужасно хотелось сменить позу.

Кобб подошел, поправил подушку и вздернул Имса за подмышки без всякой брезгливости, несмотря на пропотевшую майку. Имс вздохнул с облегчением и попросил Кобба открыть окно.

Из распахнутой створки потянуло чуть сырым воздухом с примесями моря, бензола и весны. Да, весной пахло отчетливо, казалось, там за окном прошли века с тех пор, как Имс последний раз выходил на улицу. Имс потянул носом, запах потек внутрь, как лекарство, с каждым вдохом принося облегчение.

– Имс, ты меня убил, – проговорил Кобб расстроенно. – С нашего последнего разговора прошло всего две недели, и что? Я нахожу тебя в таком состоянии, что первые несколько часов даже не был уверен, удастся ли тебе выкарабкаться. И это слава богу, что я зашел! А если бы я уехал в Лос-Анджелес? Или в Париж? Или еще куда-то? А?

– Ну, ты же не уехал, – равнодушно ответил Имс. – Дай еще попить.

Кобб снова сунул ему пластиковый медицинский поильник с витаминным раствором.

– Слушай, кофе или чая у тебя, конечно, смысла просить нет? – спросил Имс на всякий случай.

Кобб сделал возмущенные глаза.

– Хорошо, хорошо, все понял, не дурак, – закивал Имс. – Дай тогда, что ли, хоть воды с лимоном? Это такая гадость, чтоб ты знал…

– Я нашел у тебя в квартире двенадцать пустых бутылок из-под виски, – мстительно сказал Кобб. – И все литровые, эти твои, эксклюзивные, прямо из Ирландии!

Имс изумленно поднял брови. Потом снова глубоко вдохнул – весна вливалась в вены почище раствора из капельницы. Он боялся прислушиваться к себе, но вроде отпускало. Постепенно, пронизывая головной болью, спазмами в желудке, выходя вонючим потом, но отпускало. Не было больше в груди саднящей боли, и терпкой тоски тоже больше не было.

Там теперь вообще ничего не было, и Имс наслаждался этой пустотой. Поэтому и дышал весной, надеялся, что апрель по новой заполнит эту чистую пустоту, и все пойдет своим чередом.

– … и ведь ты не только пил? – полувопросительно-полуутвердительно сказал Кобб.

– Не помню, – тут же признался Имс, сделав честное лицо.

– Так я и думал, – заявил Кобб. – Идиот.

В спальне постепенно синело. Имс снова съехал по подушке вниз и прикрыл веки.

– Дом, не зуди, – проговорил просительно. – Ну, дал себе волю, один-то раз в жизни можно или нет?

– Ты совсем умом тронулся из-за этого мальчишки, – сказал ему Кобб грустно и понимающе.