Артур ничего не сказал и только скептически на него покосился.

– Ты разве читаешь фантастику? – спросил он, наконец.

– А ты не читаешь? – в свою очередь спросил Имс.

– Читаю, но… – Артур замялся и посмотрел на Имса с каким-то непонятным выражением. – Ты читал «Марсианские хроники»?

– Представь себе, читал, – сказал Имс, приступая к стейку. – Но я больше люблю Гарри Гаррисона и Хайнлайна. А тебе нравятся «Марсианские хроники»?

– Очень, – Артур с энтузиазмом затряс головой. – Это же такая квинтэссенция мира: все самое главное. Ненависть, самопожертвование, глупость, любовь… Это как смотреть через замочную скважину на мир, где ты никогда не будешь, и тосковать по нему. Обожаю. Ты помнишь тот рассказ про ксенофобию? Ты же понимаешь, что он хотел сказать кое-что совсем другое...

Артур осекся, потом мотнул головой и с загоревшимися глазами принялся пересказывать Имсу содержание «Хроник», видимо, напрочь позабыв, что, вообще-то, Имс тоже в курсе.

– Я все же больше люблю Гарри Гаррисона, – повторил Имс. – «Хроники» уж слишком печальные, я такое не очень. А ты читал «Фантастическую сагу»?

– Эту поверхностную ерунду? Антинаучный бред про путешествия во времени? Имс, я тебя умоляю!

Артур пренебрежительно фыркнул, и они чуть не сцепились прямо в ресторане, яростно защищая каждый свое. Артур обзывал Гарри Гаррисона конъюнктурщиком, гоняющимся за сиюминутной славой, потакающим низменным вкусам публики, а Имс ярился, выстреливая едкими комментариями. Наверное, Брэдбери очень понравилось подслушивать.

Имс уже расплатился, они вышли из здания на улицу и побрели по тротуару, а Артур все вещал и вещал, обличая теперь уже хайнлайновский «Звездный десант». Он что-то пылко бухтел о политических правах, об этике, о социальной ответственности перед обществом и, кажется, снова собирался произнести речь о двойственной природе понимания всеобщего равноправия в Америке, но Имс уже обалдел. Он и сам был не рад, что завел разговор о литературе. А всего-то и хотел столкнуть Артура с дурацкой гейской темы.

– … и потом, я считаю, там откровенно несет пропагандой тоталитаризма! – негодовал Артур. – Как тебе может нравиться?! Это же муштра, армия в худшем ее проявлении, полное отсутствие выбора…

– Наверное, да, – сказал очумевший от такого напора Имс и предложил: – Пойдем в кино? Смотри, вот как раз по дороге. Хочешь?

– Хочу, разумеется! – с удовольствием согласился Артур. – А на что пойдем? Что там?

Артур перебрасывал картонный стаканчик с кофе из руки в руку – по дороге они набрели на кофейню. Он задрал голову вверх и рассматривал названия фильмов над входом в кинотеатр. Разноцветные сполохи от витрин и афиши кинотеатра ложились на него, расписывая синий костюм пестрыми пятнами, и превращали Артура в подобие космической конфеты. Имс залюбовался, не в силах избавиться от ощущения, что ему в руки, откуда ни возьмись, вдруг свалилась райская птичка и почему-то решила задержаться. Он как будто выпал из реальности на несколько мгновений, задумавшись о том, как все странно и неожиданно случается в жизни, и очнулся, только когда Артур помахал у него перед лицом рукой.

– Ну что? Ты что застыл, Имс? На что пойдем, а?

– А на что ты хочешь, – спросил Имс, задирая голову к афише.

– Честно сказать, я не могу выбрать между «Беспечным ездоком» и «Полуночным ковбоем», – признался Артур. – Они оба такие классные!

– М-да? – пробормотал Имс. – А я не смотрел ни тот, ни другой.

Еще бы, в запое как-то не с руки было ходить на киносеансы.

– Тогда пошли на «Полуночного ковбоя», – как-то двусмысленно захихикал Артур. – Тебе точно должно понравиться.

***

Вазу так и не купили, как, впрочем, и плед. Теперь каждый раз, вешая куртку в шкаф, Имс смотрел на пустой угол и думал, что в выходные стоило бы сводить Артура в Сохо, поболтаться по галереям и антикварным лавкам и выбрать что-нибудь подходящее. Разумеется, Имс прекрасно мог бы отправиться туда и один. В антиквариате Артур разбирался, мягко говоря, никак, а с какой стати непременно нужно было выбирать вазу вместе – вот об этом Имс предпочитал не задумываться, обходясь универсальным объяснением, что так ему больше хочется.

Еще ему хотелось таскать Артура за собой по ресторанам, магазинам и театрам, несмотря на то, что во время таких выходов приходилось возвращаться к удобному образу дядюшки и племянника. Артур веселился и втихомолку Имса высмеивал, однако на публике все же держался прилично. На попытку Имса рассказать ему всякие ужасы о тяготах жизни людей нетрадиционной ориентации в тюрьме Артур отреагировал вяло, мимоходом заметив, что вполне насмотрелся всего этого в сериалах и что Имсу не стоит напрягаться, расписывая кошмарные кошмары. Имс сначала немного растерялся, а потом даже думал поинтересоваться у Артура, на каком же загадочном канале он увидал такие интересные сериалы, если учесть, что дома телевизора Имс не держал. Но потом все же передумал и снова сделал вид, что ничего не заметил, только порадовался про себя, что Артур, слава богу, перестал пытаться проповедовать Имсу о правах разных слоев населения. Дискуссии о дискриминации Имс находил смертельно скучными, однажды популярно объяснив Артуру, как именно тот может побороться за права гомосексуалистов вместо произнесения горячих речей. Артур обиделся, Имс остался без минета, но зато с приятным чувством победы. Никто из них так и не вспомнил, что по изначальному уговору такие предложения Артур обязан был воспринимать как приказ к немедленному исполнению.

Артур вообще сильно изменился после возвращения. Он явно чувствовал себя гораздо спокойнее и увереннее, и Имсу иногда даже казалось, что мальчишка отсутствовал не четыре недели, а пару-тройку лет. Взгляд стал другой, взрослее и решительнее, а иногда даже проглядывала в шоколадных Артуровых глазах, в сжатых в тонкую линию губах какая-то стальная неумолимость, больше подходящая взрослому мужику.

Тем не менее, очевидно это было только Имсу. У Имса была тренированная годами наблюдательность, сильный интерес к объекту и возможность следить за ним постоянно, а остальным Артур представлялся молоденьким мальчиком, прибывшим навестить столичного родственника. Само собой, Имса терзало любопытство, однако он боялся рисковать. Почему-то казалось, что правда может ему сильно не понравиться, а еще хуже – что она может спровоцировать новое исчезновение. Расставаться с Артуром Имс не хотел, а потому не стремился и расспрашивать. Все это было нелогично, глупо и странно, но он решил молчать и держался своего решения. Хотя, конечно, вопросов с каждым днем становилось все больше и больше.

Так и жили.

***

Артур гремел в кухне посудой, во весь голос подпевая Rolling Stouns. Накануне они ходили на концерт, и Артур весь день провел, как на иголках, потом полтора часа копошился в спальне, переодевшись три или четыре раза, потом так вопил и дрыгался в клубе с остальной толпой, с таким упоением подпевал страшенному тощему солисту с лягушачьим ртом, пришел в такое непомерное возбуждение под конец концерта, когда окружающие девицы начали швыряться в сцену трусиками, что Имс даже начал переживать. Артур был как под кайфом, говорить не мог, только пел визгливым и гнусавым голосом, явно пытаясь имитировать акцент англичанина и полчаса в такси по дороге домой рассказывал о том, какой необыкновенный, прямо-таки восхитительный этот Мик, а про Кита Ричардса он вообще и не говорит, а Имс олух и не понимает своего счастья.