— Господи Иисусе, Мария с Иосифом! — Васяк даже присел. — Командиру в рот что-то такое совать? Оно же грязное и в крови.

Борович только рукой махнул. Он осторожно приблизился к двери: трудно было сказать, можно было туда войти, или там был кто-нибудь из мародеров. Бывший полицейский показал жестом: «Ну как, лезем напролом?»

Васяк перезарядил ППШ.

— Да чего уж там. Семьи и так нет. — Он ударил дверь пинком, вскочил вовнутрь и, поводя автоматом, заорал: — Я из католической партийной милиции! Руки вверх!

Тут уже даже Мищук не выдержал:

— Что-то тебя понесло. Войти можем?

— Да.

— Никого нет?

— Нет!

— А может, ты лучше выйди, а мы туда-а гранатку кинем? А?

Этот чертов кресовый певучий акцент. Борович, который сам был родом из Галиции, понимал милиционеров с трудом. Тем не менее, забрал у Мищука гранату и зашел вовнутрь. На полу валялся только один бандит, но пьяный настолько, что милиционер не видел смысла им заниматься. Правда, для верности приложил ему гранатой по голове. Тот даже не пошевельнулся. Исходящую от него самогонную вонь можно было сравнить с ипритом. Борович уже запускал радиостанцию, одновременно инструктируя Васяка, как крутить динамо.

— Какая частота у милиции?

— Не знаю.

Борович глянул на Мищука.

— Какая?

Тот решил скрыть незнание за грозной миной.

— Это совершенно секретная информация. Я не могу ее раскрывать!

— Угу.

Тогда Борович занялся автомобилем. Мерседес кабриолет. К сожалению, заводиться он никак не желал. Сел аккумулятор. Попробовали заводной ручкой, но после того, как с потом вышла большая часть жидкостей, что имелась у них в организмах, она на это плюнули. Все равно — не подействовало.

— Ладно. Придется его толкать.

— Ээээ… — буркнул Васяк. — Что ни говори, а телега лучше. А в этой так и некуда лошадь впрячь.

— Лошади у нас тоже нет, так что за работу. Я за руль, а вы сзади.

Борович закинул три «стэна»[36] в машину, запасные обоймы, гранаты и два фауст-патрона. Поскольку в добыче бандитов пищевых припасов уже не обнаружилось, он прибавил несколько литров самогона в элегантно залитых сургучом бутылках.

Стали толкать машину. Выехали в широкий коридор, и только там мерседес «поймал искру». Борович резко газовал на сцеплении, чтобы разогреть двигатель, а остальные вскочили вовнутрь. Автомобиль тронул резко. Грохот мотора оглушал в замкнутом пространстве и, что было самым паршивым, коридор заканчивался.

— Господи Иисусе, там двери! — крикнул Васяк. — Мы же поломаем машину!

— А это что такое? — Борович вел уверенно. — Машина наша? Немецкая же.

— Ага, но ведь двери уже наши, с возвращенных земель.

— К черту! Держись!

Он ударил в деревянные ворота на высокой скорости. Мерседесу ничего не стало. Зато доски от дверей летели, словно гранатные осколки. Их протрясло на нескольких ступеньках, после чего, с визгом шин они развернулись перед зданием, покрытым вьющимся виноградом.

— И как? Здорово было?

— Ну, блин… Ну, курва… — повторял Мищук.

— Матка Боска Ченстоховска… — молился Васяк.

— Э, еще получше увидите, — похвастался Борович и выжал газ до пола. — Иногда перед войной мне приходилось гнаться за преступниками, так что опыт имеется.

Милиционеры его не услышали по причине воя мотора, визга шин и свиста воздуха. Они уже вверили души Богу. Но в адской машине топлива было до черта и больше, и она мчалась со скоростью, сравнимой разве что с самолетом во время пикирования. Борович молниеносно переключал скорости.

— Сориентируй мне карту, — крикнул он Васяку. При этом он подал ему взятый в «бардачке» немецкий план города и компас.

— Чего?

— Ну, сориентируй карту!

— Господи, что мне делать?

— Приставь компас к карте и там, где стрелка больше всего крутится, перекоси карту так, чтобы стрелка показывала вверх. У каждой карты север находится сверху!

— Мамочки мои! Так я во всех этих чарах ни бум-бум.

— Я тоже, — прибавил Мищук. — Знаю только, что в полночь[37] дьявол выходит. Как только луны нет.

— Блин[38], развилка! — Борович притормозил посреди улицы. Никаких других машин в радиусе взгляда не было. Двигатель он не глушил. — Сейчас у меня есть на выбор: Адольф-Гитлер-штрассе или Германн-Геринг-штрассе. Ладно, чего-нибудь придумаю. Самое главное, чтобы не было развалин.

Ехали они с пугающей скоростью. Проехали какой-то лес, в котором немцы когда-то охотились, а сейчас это был парк в центре.

— Может, когда-нибудь здесь будет улица Мицкевича, — похвастался памятью Васяк.

Мищук решил отличиться памятью еще больше. Кое-чего из школы, которую перебили ему нацисты и коммунисты, он помнил.

— А может, тут будет улица Кохановского[39]?

Они гнали как раз по четырехполосному шоссе, которое вскоре будет названо улицей Кохановского.

— Тут уже безопаснее, — сообщил Борович. — За мостами уже польские и советские подразделения. Тут грабежом не занимаются.

— А ведь торговлишка тю-тю, не так ли? — Мищуку пришлось склониться к водителю, чтобы тот его услышал.

— Это точно. А зачем же я тогда этот самогон брал? — Борович зыркнул на запасы, сложенные на заднем сидении. — Не затем же, чтобы нажраться.

Мищук с Васяком не имели ничего против того, чтобы нажраться, но правоту старого полицейского признали.

Самогон — это валюта, и более устойчивая, чем какие-либо банкноты, правда, если не считать долларов.

Первый польский патруль остановил их сразу же за мостами, точнехонько в том самом месте, где через много лет будет обожать таиться дорожная полиция с радаром. Точка для этого была идеальная: съезд с высокого моста, деревья, кусты. Самое подходящее место для засады. Водитель не заметит до последнего момента.

— И на кой черт вам три стэна, шмайсер и ППШ? — заорал солдат в пропотевшем мундире.

— Для собственной защиты, — спокойно ответил Борович.

— А два фауста?

— А… да как-то затесались.

— Мы из Гражданской Милиции! — включился Мищук. Он показал бумажку с печатью НКВД.

Командир патруля тут же опустил свой автомат. Ему никак не хотелось отправиться за полярный круг. Он показал, что можно ехать.

Но, как только они свернули налево, их зацапал советский патруль. Тут было еще проще.

— Сколько? — спросил Борович.

— Восемь!

— Как же, как же. Дам одну.

— Две?

— Две бутылки? Ты отупел? Одну дам!

На сей раз их перебил Васяк:

— Пан следователь. У нас колесо открутилось от тарантаса и вон туда покатилось.

Борович, удивленный, выглянул.

— Но ведь это же невозможно!

— Может, но вон оно катится.

— Боже, мы влезли на кучу щебенки.

Он выбежал, чтобы проверить самому. Но теперь даже запасного колеса невозможно было установить, потому что все болты были сорваны.

— Черт подери! Я же осторожно ехал. Не по выбоинам.

— Ну да, осторожно! — разозлился Мищук. — Пару раз мы прямо в воронку въехали. Я уже как только смог держался.

Борович глянул на него.

— Так что делаем? Ремонт займет пару дней.

Мищук выскочил из машины, подошел к русским.

— Ребята, послушайте. Мы отдадим вам весь наш самогон и мерседес. За пару дней его можно отремонтировать. А когда вы подарите его командиру, так будет клёво. Глядите, даже флажок спереди есть. Но нам нужна какая-нибудь машина взамен.

— Американский джип вам не дадим!

— Не обязательно американский. Дайте чего угодно.

Русский раздумывал долго. У него возникло видение самогона и того, какой царский подарок он лично вручит командиру, а тот за это отправит его назад, в Россию, в родную деревню. В рамках досрочной демобилизации, это было чертовски привлекательным. Он ужасно хотел увидеть семью. На войне был с самого начала.