С виду Владька не был удивлен, когда она появилась рядом с ним.

Он показал глазами на табурет, и Маша села.

Владька вел себя так, как будто еще давеча догадался, что она придет на

почту, и как будто ему было все равно, что она пришла.

Поведение каждого человека Маша сопоставляла со своим, и если он

поступал не так, как поступала она или бы поступила, то этот человек вызывал у

нее настороженность. А если же он поступал, по представлению Маши, плохо,

она, мигом теряя к нему уважение или привязанность, начинала думать, что он

таким и будет всегда. Механизм ее сознания сработал по-обычному, как только

Владька нагнулся к оконцу. Если Маша чувствовала себя оскорбленной, она как

бы впадала в полузабытье: все ей виделось в дымке, звуки докатывались пухово,

хотелось, чтобы отчужденность, наступившая в тебе, продлилась подольше.

Чаще всего это состояние овладевало Машей, когда Хмырь, придравшись к

чему-нибудь, лаял ее, а мать защищала, и оба то и дело обращались за помощью,

доказывая свою правоту, к свидетельской половине семьи (старуха, деверь,

сестра Хмыря), те втравливались в препирательства, и заводилась свара, от

которой только и спасенье было, что в дремотной отстраненности.

В такой же отстраненности Маша поднялась с табурета, едва Владька

приблизился к столу, обклеенному черным пластиком, а потом брела сквозь

марево над тротуарным гудроном. Владька заговорил. У него был

торжественный тон, даже ликующий. Зимой он занял третье место на

Всероссийской математической олимпиаде, и потому сегодня телеграммой из

Московского университета его вызывали на общесоюзный семинар самых

талантливых математиков-школьников. Ему посчастливится слушать лекции

академиков и профессоров о дифференциальных и интегральных уравнениях, по

топологии, по теории вероятностей, теории групп, возможно, и по теории игр.

По характеру Владька Торопчин был молчалив. Он предпочитал сдержанно

относиться к собственным успехам, несмотря на то, что слыл в родном городе

вундеркиндом. Сказывалось влияние бабушки, Ольги Андреевны, нет-нет и

замечавшей, что его морочит гонор. Привычка окорачивать себя: «Ишь,

выпячивается» - не всегда доставляла Владьке удовольствие. Время от времени

он стервенел от потребности в похвальбе и до того хвастал своей якобы

гениальностью, что смущал сестру Лену, любившую поговорить о том, что ее

старший брат будет великим ученым.

Возвращение из состояния самохвальства обычно стоило Владьке тяжелого

раскаяния. Теперь он еле сдержался, чтобы не закричать от презрения к себе.

Ведь до чего разбахвалился перед девчонкой: утверждал, что будет двигать

одновременно, подобно Канту, развитие математики и философии, а возможно и

космогонии. Не мечтал, не выдвигал в качестве идеала - утверждал. Чем сильнее

Владьку коробила собственная недавняя похвальба, тем острей он испытывал

свою вину перед Машей. Он был слишком чист, чтобы в минуты раскаяния

оправдывать себя.

Когда он осекся и замолчал, Маша в недоумении от его перемен посмотрела

в покаянное лицо Владьки.

- Я виноват, - сказал он, - виноват. . Я о себе да о себе. В сущности, я

оскорбил всех способных людей. Все думают, что я счастливый. Я больной. У

меня мания величия. Однажды вот так же хвастал, Лена расстроилась. Кот на

софе сидел. Рыж звали его. Лена наклонилась к нему и сказала грустно-грустно:

«Хорошо тебе, Рыж, ты не думаешь, что ты гениален!»

Маша улыбнулась. Теперь ей казалась блажью обида на Владьку за то, что

он, торопясь на почту, не остановился. Она сама, получив письмо отца, бежала к

матери, не замечая никого, а вот Владька ее заметил.

- Маразм. Самому странно. Был я, и вдруг словно не я. Находит. . Ты пришла

на почту просто так?

- Не просто так.

- С отцом опять повздорила?

- С ним у меня уже почти шоколадные отношения. Я за тобой пошла.

- Из-за чего ты обиделась на отца?

- Вопросничество?!

- Отомстила.

- Мне неприятно, если кто сильно кается.

- У тебя феноменальная доброта.

- А я на теплоходах не ездила.

- Вверх по реке или вниз по морю?

- Ни вверх, ни вниз. А где красивее?

- На реке.

- Поехали.

- К обеду возвратимся?

- К вечеру.

- В семье Торопчиных принято докладываться, куда идешь и едешь.

- А у нас в семье, я про железнодольскую, не принято докладываться. Долго

проходишь - взбучка. Поехали. Потеряют, а мы найдемся.

До того счастливой почувствовала себя Маша, оказавшись на теплоходе, что

ее даже оторопь взяла. От природы Маша была боевая девчонка, поэтому она

быстро преодолела радостное замешательство и пустилась в путешествие по

теплоходу.

Владька весело сновал за ней вдоль бортовых поручней, по салонам смеялся

в ладони, когда она, округляя глаза, дивилась разнице между магазинными

ценами и теми, что были в буфете.

Владька разыскал ее на носу. Маша наблюдала за мальчишкой. Мальчишка

таился среди механизмов для подъема якоря, целясь пластмассовым пистолетом

по объемистым деревянным домам, осевшим на косогор и казавшимся

брюхатыми.

- Мило играет, - шепнула Владьке Маша.

- Инстинкт убийства, - возразил Владька.

- Чего?!

- Удовлетворяет инстинкт убийства.

- Не надо, Владик.

Появившаяся на носу старуха с похрюкивающим в заспинном мешке

поросенком тыкала мальчишку взашей, приговаривала, гневливо придыхая, что

он, лешак картофельный, так и норовит накликать войну.

Наползал холм. По краю он был обвален волнами. Ярко желтел яр. Под ним

колготились бревна.

Прибежала приземистая женщина в комбинезоне, вращением лебедочной

ручки начала опускать тяжелые сходни. Теплоход вкрадчиво толкнулся в дно,

сходни - в зыбящиеся бревна. Мальчик и старуха, сбежав по сходням,

проскочили по бревнам на тропинку, состругивали глину каблуками, карабкаясь

в небо. Маша вдруг огорчилась, что старуха и мальчик, поднимающиеся в свой

крутой поселок, сошли, будто они были ей родные и теперь она никогда не

свидится с ними.

Судно отплыло от яра. Женщина принялась крутить ручку лебедки,

покряхтывая. По мере того как сходни поднимались, Маша заводила их на

палубу.

С этой минуты она не уходила отсюда, на остановках помогая юркой

женщине.

Река, взлохмаченная ветром-понизовиком, норовисто разрезалась о

теплоход. Осклизлые топляки выставляли плоские макушки, иногда колотились

боками в днище. Как бы утаскивало за корму берега с полосатыми маяками,

высоковольтными мачтами, с церквушками, табунами, бензоцистернами. Во

всем этом была такая безвестность, что не терпелось сойти на берег, податься,

куда ноги понесут, узнать про эту землю что-нибудь сокровенное, чего не

выглядишь с теплохода.

Внезапно для себя Маша потащила Владьку к трапу, опущенному под

обрыв; вскоре они уже выбирались на кручу за рыболовами, шуршавшими

раструбистыми сапогами. Владька было разинул рот, чтобы спросить у рыбаков,

где они находятся, но Маша запретила ему спрашивать, притронувшись

кончиком пальца к губам. Рыбаки были седые, с хмельной осоловелостью в

глазах.

Навьючивая на себя рюкзаки, ворчали, сокрушаясь по поводу легкодумности

молодых людей, которые явились простоволосыми, неприспособленно одетыми

в места, где можно подцепить энцефалитного клеща.

И Маша и Владька знали, что от укуса энцефалитного клеща трудно

уцелеть: два дня - и умрешь, а если выживешь, то будешь калекой и шарики

станут заходить за ролики. Расстроились, но потом Маша скорчила рожицу,

передразнивая рыбаков, бубнила вслед им, грузно восходящим на бугор.

Этим она развеселила и себя и Владьку, и они тоже пошли берегом, держа