заставлен грузовиками, бричками, таратайками, ручными тележка-ми башкирок-

ягод ниц, светятся щели. Испытывая робость, все-таки преодолеешь этот мрак,

нырнешь и появишься впереди парома. Затем выскочишь из воды, будто бы

хочешь ухватиться за стальной канат; за него катер тянет паром. Заохают

женщины: дескать, руку озорник распорет - из каната торчат жилы, под

паромное дно угодит. Заругается мужчина. Ты сверкнешь ягодицами. Через

минуту кто-нибудь из ребят, держась за якорь, выдернет тебя на корму.

Неужели это опять когда-нибудь будет?

Обманутыми, беззащитными, бесприютными мы чувствовали себя, всходя

на холм. На косогорах, любопытствуя, что за мальчишки объявились, встают на

задние лапы суслики. Мы почти не замечаем их, и они ласково посвистывают,

привлекая наше внимание. Они, как маленькие дети, доверчивы и не

соображают, что бывает не до них. И вдруг во мне поднимается такая жалость к

сусликам. Мы им интересны. А мы, случается, выгоняем их из нор и убиваем,

чтобы обменять шкурки на крючки - заглотыши, на акварельные «пуговки»,

прилепленные к картонкам, на губные гармошки.

- Постоим возле папки? - спрашивает Саша.

Я не отвечаю, чтобы не пустословить. В ровике возле могилы уже нет ни

серебра, ни снеди. Под ветром клонит паслен; звездчатки его белых, розовых по

краю цветов весело глазеют в небо, где кружат канюки. Дядя Шура любил

голубей. В детстве у него была их огромная стая. Если бы он не умер, то мы

попросили бы его пойти с нами в Магнитную, и тогда наверняка взрывник

возвратил бы Страшного и Чубарую.

Взрывник был дома. Он сидел с гостями в палисаднике. Когда мы

остановились за акациями, он рассказывал, как начальник рудника целый день

водил Ворошилова по горе Атач, показывая месторождения железняка.

- В те поры было много настоящего магнитного железняка: он еще не успел

размагнититься от взрывов. Жалко. Эдакую фантазию порушили. И я

участвовал... Кабы знал, не стал бы. А то не знал... Водил, водил, значится,

начальник, показывал, показывал, а тот к вечеру внезапно и говорит: мол, как

все же, есть руда в Магнитной или нет? Разработки на Атаче едва начинались.

Он хоть и вождь, а сквозь землю не видел. Начальник рудника с год как

сообразил, что имеются люди, из руководства, из инженеров, какие вводят в

сумление верха: железа-де в Магнитной мало, угрохает государство большие

мильоны на строительство завода, а варить чугун и сталь будет не из чего.

Смекнул он и то - Ворошилову поручено развязать это сумление. Комиссий

наезжало видимо-невидимо. Чтоб убедить их в богачестве горы, начальник

приказал выбить штольню сажен на двести и водил туда комиссию. Повел и

Ворошилова. Как завел, да как включил там электричество, да как засверкала

руда, так Ворошилов и взвеселел. Бают: успокоил он верха. Молва, похоже,

верная. Припоминается, дело на строительстве ходче пошло - поехало!

Взрывник огладил бороду, заметив нас за акациями. Мне даже почудилось,

что в его глазах блеснула радость.

- Погодите маненько, - сказал он гостям, - пришли мои товарищи по

голубиной охоте. Вы пейте, закусывайте, а я отлучусь. Задержусь, так не

поимейте обиды. Товарищи ведь!

Я опасался, как бы он не рассердился, что мы торчим за штакетником.

Возьмет и под этим видом велит проваливать. С осторожностью я отнесся к

тому, что он назвал нас ласково, неожиданно, без покровительственности -

товарищи по голубиной охоте. Некоторые взрослые из рабочих стеснялись, что

занимаются голубями, и подтрунивали над собой, а то и грубовато

выкручивались, оправдывая свою слабость тем, что не уважают ни рыбалки, ни

водки, ни карт. Взрывник, прося гостей не посетовать на его отсутствие, не

выразил пренебрежения к нашему голубятничанию. Вероятно, считал, что в

этом нет для нас ничего зазорного. И это меня насторожило

- Братовья, - сказал взрывник, обогнув палисадник, - что ж вы? А Терпения

не хватило? Обганивать вздумали? Чубарую связали, Страшного нет? Страшной

от голубки завсегда удует. У него имеется понятие о доме. У человека понятие о

родине, у голубя - о доме. Я души не чаял в жене и детишках. Временное

правительство как смахнули, я у-лю-лю с германское фронта. Посколь я был за

народ и у меня было понятие о родине, вот о Магнитной, о степи и холмах

вокруг нее, я поворотил и в Питер... Ну, выкладывайте, что у вас подеялось?

Мы рассказали. Он посоветовал связывать голубей на два крыла, ввел нас во

двор и велел лезть на чердак. Мы робко прошли по гранитным плитам,

накаленным солнцем. За углом Саша мне шепнул:

- Вдруг да лестницу уберет? - и подкрепил свой страх бабушкиной

мудростью: - Мягко стелет - жёстко спать.

- Дура! - осадил его я и прикинул, что с чердака можно уцепиться одной

рукой за край крыши, затем ухватиться другой, выбраться на скат оттуда

спрыгнуть на каменный забор, чуть пробежать по нему и сигануть в полынь.

На турнике, подтягиваясь, я легко выжимался до пояса. Саша этого не умел.

И я отменил свой ловкий побег и мараковал, как бы нам в случае чего удрать

вместе.

Я приказал Саше остаться у лестницы, сам поднялся на чердак. Разыскивая

в сумраке гнездо Страшного и Чубарой, прислушивался, не происходит ли чего

внизу. На чердаке было полно голубей. Они ворковали, пищали, укали, а те,

которых спугивал, перелетывали, звеня крыльями, при посадке хлестали ими по

балкам. Я думал, что из-за этого шума мне кажется, будто во дворе все тихо. И

действительно, там ничего ожидаемого не случилось. Саша, когда я выглянул из

чердачного лаза, стоял на прежнем месте: взрывник баловался с цепной собакой,

похожей на медведя.

Он проводил нас до околицы и уж вдогон наказал до тех пор держать

голубей в связках, покамест они не начнут высиживать птенцов.

Паром отчалил от пристани, едва мы стали спускаться к переправе. Хотя мы

ждали его долго и появились домой в темноте, мы чувствовали себя

счастливыми. Бабушка подняла ругань, грозясь оставить нас голодными, но

Саша сцепился с нею наперекрик (ему она прощала все); и она угомонилась и

дала нам по тарелке горошницы, и полезла под кровать, чтобы выпить рюмочку

за хорошего человека со старой Магнитки. По разумению моей матери, гораздо

удобней было держать водку в шкафу, притом в отделении на уровне души:

протяни руку - налей, и через мгновение выпьешь. Однако бабушка хранила

бутылку с водкой под кроватью, подле стены. Достав из шкафа прямую

граненую рюмку и поддев ложкой сливочного масла, она полезла под кровать.

Опиралась бабушка не на ладони, а на локти: в правой руке рюмка, в левой -

ложка с маслом, - поэтому вздымала кровать со всем ее чугунным весом, с

толстой периной, стеганым одеялом и с тремя сугробами подушек. Бульканье

наливаемой в рюмку водки обычно слышалось из-под кровати, а вот как

бабушка выпивала эту водку, не было слышно! И выпивала она ее насухо, если

не считать единственной капли, которая выпадала на язык бабушки, когда она,

выпятившись из-под кровати и стоя на коленях, переворачивала рюмку над ртом,

прежде чем поцеловать в лучистое донце. В студенческие годы полушутя-

полусерьезно я пытался понять, как она умудрялась пить под кроватью, но

всякий раз захлебывался водкой, а рюмку опоражнивал всего лишь наполовину.

Саша и я так проголодались, что, кроме горошницы, которую мы

наперегонки уплетали, для нас ничего на свете не существовало, и все-таки мы

покосились под кровать, откуда бабушка напомнила, что пьет за хорошего

человека из Магнитной. Она чокнула рюмкой в поллитровку и поползла

обратно, благодаря бога за то, что он дал талант тому, кто придумал