Екатерина Николаевна замолчала, переживая события пятилетней давности, а Павел накрыл ладонями её руки:

— Спасибо вам. Гоша не рассказывал мне об этом, хотя я просил.

— Он до сих пор думает, что виноват. Я водила его к психологу, стало намного лучше. Умом он понимает, что не делал ничего плохого, но бывают моменты, когда он начинает в этом сомневаться. Психолог сказала, что со временем это окончательно пройдёт. Когда он встретит человека, которого сможет любить открыто... не испытывая за свою любовь чувства вины и стыда.

— Открыто? Разве это возможно?

— Его отец в Канаде живёт. У него новая семья, но детей нет. У них с Гошей прекрасные отношения — совершенно доверительные. Костя зовёт его переехать в Канаду и даже визу сделал, но я... понимаете ли... я так люблю Гошку, что не могу с ним расстаться даже на несколько месяцев, не то, что навсегда. Я не знаю, как буду жить без него. Мой муж рано умер, его тоже звали Георгий... Это, конечно, старческий рэкет. То есть, я желаю ему счастья и понимаю, как важно... — слёзы блеснули в серых глазах, и Павел крепче сжал прохладные руки.

— Вы замечательная бабушка, Екатерина Николаевна.

— Зовите меня Катя, хорошо?

— Хорошо, Катя. А вы меня — Павел.

Когда они прощались в прихожей, Павел заметил сквозь приоткрытую дверь края Гошиных плакатов:

— Катя, а вы мне не раскроете тайну, как Гоша получил все эти автографы, если не ходил на концерты?

— Тоже мне тайна, — улыбнулась Катя. — Он в аэропорту в вип-зале с ними знакомился, когда музыканты прилетали или улетали. Те, кто приезжал с гастролями не в первый раз, сразу спрашивали, а где Гоша, а почему не встречает. Некоторые специально ему подарки привозили — фотографии, диски, сувениры. Он умеет нравиться людям.

— Это верно.

— А вот с того места, где вы сейчас стоите, автографы в Гошиной спальне не видны.

Павел смутился и понял, что впредь нельзя недооценивать бабушкину наблюдательность.

      Сев в машину, он набрал службу аэропорта. Представился и попросил соединить с директором. Когда услышал голос Синицкой, зло отчеканил:

— Если вы хотя бы раз на допросе у следователя заведёте свою любимую песню о том, что Гоша не контролирует себя и опасен для окружающих, я приложу все усилия, чтобы ваш муж загремел в тюрьму за растление малолетних, и лично прослежу за тем, чтобы ему подобрали в соседи самых правильных отцов. Надеюсь, вы меня поняли, — и отключился, едва сдерживая ярость.

Шульгин позвонил, когда Павел ехал в Бульдог:

— Павел Петрович, я в изоляторе час провёл, а сейчас имел беседу со следователем Зыряновым. Могу сказать, что условия в камере очень плохие, хотя и не выходят за рамки...

— Можно что-нибудь сделать?

— Да. Зырянов жаждет вас допросить. Обещает после этого перевести Баранова в камеру, где не будет опасных уголовников. Вы готовы дать показания?

Павел не хотел встречаться со следователем, но Шульгин сказал «очень плохие условия», а накануне они договорились, что это будут сигнальные слова, обозначающие проблемы. Поэтому Павел, ни минуты не думая, ответил:

— Я готов. Куда подъехать?

Развернулся через двойную сплошную, нарушая правила и совсем забыв о том, что в Бульдоге его ждёт Кристина.

***

      Адвокат Шульгин встретил Павла в коридоре главного управления внутренних дел. Пока Павлу оформляли пропуск, быстро ввёл в курс дела: Зырянов крайне заинтересован в показаниях Овчинникова, поэтому плотно сотрудничать с адвокатом согласен только после допроса свидетеля. Павел понимающе кивнул. Рано или поздно его всё равно бы допросили.

      Стены в кабинете были окрашены в жизнерадостный жёлтый цвет, который только подчеркивал землистый оттенок лица следователя Зырянова. Невысокий, лысоватый, с ничего не выражающими глазами, он сразу не понравился Павлу. Зырянов сухо представился и указал вошедшим на два старых стула:

— Ну что, приступим? Согласно статье пятьдесят первой Конституции Российской Федерации никто не обязан свидетельствовать против себя самого, своего супруга и близких родственников, круг которых определяется федеральным законом. Вам понятен смысл этой статьи? — Зырянов машинально произнёс зазубренную фразу, роясь в ворохе картонных папок на своём столе и не поднимая взгляд на Павла.

— Понятен.

— Фамилия, имя, отчество?

Зырянов уткнулся в старенький компьютер, записывая за Павлом ответы. Фамилия, дата рождения, место рождения, женат, место работы, должность. Отвечая на рутинные вопросы следователя, Павел немного успокоился. Шульгин сидел рядом и сосредоточенно следил за разговором. Наконец, анкета была заполнена, и Зырянов впервые посмотрел в глаза:

— Где вы находились в ночь убийства с двенадцати до шести часов утра?

Шульгин не успел открыть рот, как Павел ответил:

— Дома.

— Кто может подтвердить?

— Жена, дочь.

— При каких обстоятельствах вы познакомились с Первушиным Эдуардом Иннокентиевичем?

— Я не помню. Мы познакомились в театре несколько лет назад.

— Как близко вы общались?

Павел давал нейтральные ответы, которые не были чистой ложью, но и всю правду не раскрывали. Зырянов задавал всё новые вопросы, иногда внезапно возвращаясь к тому, что уже спрашивал, но меняя формулировку. Казалось, он планомерно загоняет Овчинникова в ловушку, но тот не понимал в какую.