слову, ничего не мог понять, сливались для него все чужие слова в одно.

Из молочной непроглядности снова донеслось петушиное кукареканье, на ближней сосне

пискнуло что-то живое, то ли зверек, то ли птица, видимо, какой-то из лесных обитателей уже

откликнулся на зов дня. Затем послышался собачий лай.

— Теткин Жучок, — уверенно сказала Кармен.

— Тише! — прикрикнул Спартак. Он ловил ухом, с какой именно стороны долетал этот

лай. — Подъем! — решительно скомандовал и встал первым. Серая кочка сразу же ожила. Ганс

без перевода понял приказ.

В лесной сторожке, еще не зная про гостей, пробужденные голосом Жучка насторожились.

— Кого-то уже несет, — недовольно проворчал Гаврило, натягивая штаны.

— Наверное, кто-то из хлопцев, — зевнула Приська.

— Не в ту сторону Жучок лает…

Опытный, всезнающий и всевидящий Гаврило знал, с какой стороны могут подходить

«хлопцы», а с какой кто-нибудь посторонний. Жучок предупреждал — идут не с той стороны.

— Может быть, заблудились, взгляни-ка, что за окном, дубов не видно.

Гаврило видел, какое молоко за окном, допускал, что «хлопцы» могли и заблудиться, но

знал и другое: сейчас только смотри да смотри…

Уже одевшись, взялся за крючок, задержался на минутку:

— А может быть, это… может быть, Прися, подадимся, пока не поздно, куда…

Тетка Прися с шумом спрыгнула с кровати, даже пол зашатался под нею, — была из Вовчьей

породы, — с упреком взглянула на мужа, фигура которого еле виднелась в предрассветном

мраке.

— Боишься?

— Да что ты! — возмутился Гаврило. — Не обо мне речь. За тебя тревожусь — что ни говори,

а баба…

— Сама знаю, кто я, а ты не забыл, для чего здесь посажен?

— Да оно так. Думалось, что, может быть, и не дойдут…

— Думалось-думалось… Иди вот и рассмотри, кого там несет… Время теперь такое, что всего

можно ожидать…

— Да иду же…

— Ну и иди, а то разговорился… бабу пожалел… Раньше не жалел, а тут разжалобился…

утешитель…

Только на широком, захламленном дворе, огороженном тщательно отесанными сосновыми

жердями, прибитыми к дубовым столбам в два ряда, окруженный своими конвоирами и одетыми в

какие-то несуразные одежды стариком со старухой, оглушенный лаем вертлявого Жучка,

который сразу же почувствовал в нем смертельного врага, наскакивал с разных сторон, хотя его

никто и не натравливал, Ганс Рандольф окончательно понял, что все, что с ним произошло, было

не сном, а самой ужасающей действительностью. И убедила его в этом старуха, похожая на

какое-то странное существо. На ней были огромные растоптанные сапоги, сшитые из старой

киреи, простроченные по бокам рыжими нитками так, что казалось, эти сапоги, были созданы из

густого нитяного плетения; сборчатая полотняная юбка, окрашенная ольховым соком и сшитая

из десяти кусков, покрытая старой клетчатой поневой, приданым покойной матери; могучую

округлую грудь и живот прикрывал рабочий передник; на голове, поверх очипка — носила его,

как и каждая порядочная молодица, до преклонного возраста, так как вовсе не считала себя

старухой, — торчал рожок-треугольник, образованный старым платком, который, по мнению

Гаврила, нисколечко не старил его подругу.

— Го! А это что за чучело такое? — спросила тетка Приська после того, как поздоровалась с

племянницей и внуком. — Где это раздобыли такого долговязого? Не немец ли?

Ганс видел, что речь шла о нем, и понимал, что эта аборигенка дивится его жалкому виду:

штаны не хотели держаться на веревочке, сползли чуть ли не до коленей и норовили опозорить

своего хозяина.

— В зубах держит?.. — не переставала удивляться тетка, а дядька Гаврило тем временем не

штанами Ганса интересовался, а настороженно косил на лес, бдительным глазом пробуя

заглянуть за молочный занавес, расспрашивал Спартака:

— Следом не идут? Вас кто-нибудь видел?

Тетка Приська, услышав этот вопрос, присоединилась к Гаврилу:

— На какого черта вы притащили сюда эту нечистую силу? Где вы взяли его, окаянного?

Спартак объяснил, что пленный немец является самым удобным способом для

транспортировки поклажи. Тетка уж было и рот раскрыла, чтобы высказать свое отношение к

такого рода затеям, но Кармен ее опередила, сказала, что Спартачок совершил подвиг — взял в

плен немца, который мог арестовать их самих.

— Вот тебе и Партачок! — довольно сузила и без того узкие, по-монгольски раскосые глаза

тетка. А я все думала — дитя.

Когда же услышала, что сестра Платонида велела в первую очередь передать привет какой-

то двоюродной тетке, так и пронзила глазом Гаврилу.

— А я же тебе говорила… Беги немедленно, зови Явдоху.

Гаврило закашлялся, быстро принялся сворачивать цигарку из такой крепкой и вонючей

махры, что ее слышно было в лесу за километр, а сам все посматривал в ту сторону, откуда

родственники притащили на подворье пленного.

Затем кивнул головой.

— Да придется, придется… Если не перебежали в другое урочище, они же теперь… они же

того… на заячьем положении.

Идти на розыски ему не пришлось. Уже совсем рассвело, бело-молочный туман стал похожим

на разведенную сыворотку, и из нее явилась знакомая фигура Саввы Дмитровича Витрогона,

который для Гаврила и Приси и поныне был самым высоким начальством.

Спустя какой-то час великий знаток истории древнего мира, интерпретатор всеобщей

истории человечества Гай Юлий Цезарь, а проще калиновский учитель Лан, старательно добывая

из памяти все слова и фразы немецкого языка, который он в свое время изучал, придирчиво

выспрашивал у обескураженного и оторопевшего Ганса военные тайны. Расспросили его о

вчерашней операции Кальта в лесу, узнали, что их партизанская база уже разрушена, а выдал ее

сам шеф Калинова.

— Неужели Качуренко? — даже задохнулся Нил Силович Трутень.

— Вранье! Провокация! — рассвирепел Агафон Кириллович Жежеря.

— Переспросите еще раз, — сурово насупив широченные брови, приказал прокурор Голова и

многозначительно переглянулся с судьей.

Переспрашивали, уточняли, допрашивали перекрестно — получилось одно: нежданных

гостей при вступлении их в поселок встретил именно шеф этого же поселка. И именно ефрейтор

Кальт официально сообщил солдатам, что шеф района, представитель самой высокой власти,

добровольно сдался завоевателям и начал им помогать.

— А мы здесь ждем! — сурово пробасил после глухой паузы Исидор Зотович Голова, слова

его прозвучали как самое суровое обвинение Качуренко.

Откликнулся Роман Яремович Белоненко. Его голос в утренней тишине прозвучал

незнакомо, по-новому, с командирскими нотками. Комиссар принимал на себя всю полноту

командования.

— Усилить охрану, организовать патрулирование. Мы с товарищем Кобозевым идем в

разведку, узнаем, в каком состоянии наши базы. Старшим в лагере остается товарищ Витрогон.

— А может быть, Витрогон лучше бы… Он дорогу в лесу знает.

— Дорогу покажет Гаврило. Витрогон, если что, выведет группу в надежное место.

Когда уже разведчики вышли из лагеря, Кобозев спросил:

— А с этим как? С пленником?

— Судить будем…

Вскоре над Гансом Рандольфом начался народный суд.

XX

В кабинет Цвибля неслышно вплыла секретарша, нежно проворковала:

— Цу миттаг эссен.

Ортскомендант Цвибль, не раздумывая, поднялся, направился к двери, за ним, почтительно

склоняясь, пошел Кальт, и только Петер Хаптер не сдвинулся с места. Может, не привык так рано

обедать, а может быть, еще и не заработал еду. Скорей всего, так и было, потому что Цвибль,

выходя, что-то ему пробормотал, он послушно кивнул головой.

Они остались в комнате втроем. Переводчик перешел за стол, но садиться в комендантское