Немного спустя я отчетливо услышал звук самолета. Штурмовики. Они подходили все ближе и ближе сзади. Полицай задрал голову и поднял три пальца. Возможно, докладывал таким способом «великому мыслителю», сколько он видит самолетов. Про себя я молился, чтоб это оказались русские ЯКи, которые могут принять нас за своих. А не «мессершмитты» или «фокке-вульфы», которые не могут принять за своих танки Т-34 с красными звездами. В боковом окне, что напротив меня, ненадолго показался один из самолетов. Это был ЯК, несомненно. Я растопырился как можно, шире, чтобы моя широкая спина служила девушке надежной защитой. И моя широкая спина действительно послужила ей защитой. Ах, как я был счастлив. В шоферской кабине кто-то засмеялся блеющим смехом.

Полицай задвигался. Отпер шкаф. Множество больших и малых ключей на кольце, размером с хорошее блюдечко. В результате — литровая бутылка с мутной жидкостью. И граненый стакан. С бутылкой и стаканом в руках он двинулся к нарам. Грузно сел. Отставил бутылку и стакан. Снова встал. Яростно пнул ногой в живот половину свиной туши. Запихнул ее подальше, вплотную к стене. Видно, хотел мне показать, что он не любит церемониться. Чтоб я знал, с кем имею дело. Девушка, по-прежнему стоявшая на коленях, отвернулась к стене. Насколько позволяли обстоятельства. Потому что наручники тянули запястье. Давай поближе, сказала мне цепочка. Это было очень хорошо. «У кого задница болит, тот на ней и не сидит», — сказал полицай. Потом стоя выпил стакан. Залпом. Потом сел и выпил еще один. Сивуха пахла спиртом и гнилой картошкой. Он налил доверху еще один стакан. И сунул мне, вытянув свою грубую клешню, а лицо у него было сморщенное, как у новорожденного. Цепочка нежно дернула мое запястье. Не пей, сказала цепочка. Ясное дело, он хотел предложить мне сговор. Сговор между двумя людьми, которые одинаково сильны и предпочитают не связываться друг с другом, одинаково хитры и видят друг друга насквозь, одинаково замараны сами и потому могут разгадать любой гнусный замысел. Я и пальцем не двинул. Я просто поглядел на него. У него скривились губы. Зубы прикусили высунутый язык. Этим прикушенным языком, этими искривленными губами он выталкивал беззвучные слова.

Вытерпи, сказала цепочка. А я прикидывал, что мне делать, если он набросится на меня. Для подобных людей — смертная обида, когда кто-то отвергнет предложенную ими выпивку. Я думал, а сколько у меня теперь рук для обороны: одна или все четыре? Я должен был рассуждать трезво. Я внушил себе: если ты не хочешь втянуть девушку, у тебя для защиты всего одна рука. Я понял, что он начнет со мной переговоры, чтобы ему было проще совладать с девушкой. Я чувствовал, что и одной рукой с ним справлюсь. Он отвел свою клешню назад. Он поставил стакан и бутыль на нары. Грузное тело отделилось от сиденья. Это не человек, а зверь, берегись, предупреждала цепочка.

Как это понимать, скажи мне, Гитта, как понимать, что ты без судорожных усилий и без предсмертного смирения можешь одолеть свой страх, если рядом с тобой есть человек, который уверен, что ты можешь одолеть свой страх. Как это понимать, Гитта?

Какие слова ты хочешь услышать, мой герой? А вот: сила любви. Итак, ты их услышал. И даже от меня. Здорово, не правда ли?

Нет, Гитта, все не так, речь об освобождении. И у тебя тоже.

Тут из кабины отодвинули окошко, и «великий мыслитель» просунул к нам свою руку, и великим указательным пальцем «великий мыслитель» указал на литровую бутыль. «Отправь по назначению!» — сердито крикнул «великий мыслитель». Но Саша, как видно, ничего не замечал, ничего не слышал. Он помотал по-бычьи опущенной головой. Сделал шаг в мою сторону. Продолжал, гримасничая, изрыгать беззвучные слова. А ну, вставай, скомандовала цепочка. Девушка встала и потянула меня за собой. Перед нами высился Голем. Но тут пробил великий час для нашего «великого мыслителя». В окошечке возникло его перекошенное лицо. «Лука Пантелеевич, ты что, оглох! Я кому сказал передать мне бутылку!» — не выкрикнул, а скомандовал он. Еще более строгим голосом.

Когда полицая назвали по имени-отчеству — правильно назвали, надо полагать, — он только фыркнул. Словно вынырнул из воды. Затряс головой. Словно стряхивал воду с волос. Губы у него обмякли. Можем сесть, сказала цепочка. Полицай без звука отдал бутылку, окошко снова задвинули. «Великого мыслителя», по всей вероятности, тревожила только судьба бутылки. Но тут его холоп решил проявить себя во всей красе. Отвергнутый мною стаканчик он вылил в тлеющие угли самовара. Взметнулось синее пламя. Не успело оно опасть, как он подошел к нам и рывком выдернул из-под нас мешок с соломой. Причем сделал это в одну секунду. И очень хитро: уронил сперва стакан и вроде нагнулся за ним. Мы словно тряпичные куклы повалились друг на друга. Цепочка сказала мне, что я растяпа. Я тоже дернул за цепочку: сама, что ли, лучше? Девушка стерпела мое возражение. Разумная девушка. Ни овечьей покорности, ни хитрого стремления к власти, как у тех девушек, которых я знал до сих пор. А я до сих пор знал либо первых, либо вторых. И не предполагал, что бывают третьи. Недаром же меня в свое время наставлял отец: бабы, они умеют только царапаться или ласкаться, только шипеть или мурлыкать. Прямо без паузы. Полицай перетащил мешок к выходу. Сказал, что я «некарош товарищ». Потом вдруг резко отвернулся и снова занял свой наблюдательный пост. Напружинив плечи. Он хотел даже со спины выглядеть победителем. А для пущей важности нарочно испортил воздух.

По взглядам, которые метала на него девушка, я понял, что эта гнусность возмутила ее больше, чем отобранный мешок. Я помог ей подняться. Стоять на коленях на гладком, трясущемся дне кузова она больше не могла. Она встала и прислонилась к стене. Вжалась правым плечом в угол. А левой рукой поискала, за что бы уцепиться. Поискала опору. И без тени смущения ухватилась за мой ремень. Я почувствовал костяшки ее пальцев примерно на уровне седьмого ребра.

Не будь мы в час испытаний лишены возможности разговаривать, мы, может быть, так бы никогда и не поняли друг друга. Языком куда как легко сболтнуть глупость. Так, в первую минуту я, верно, сказал бы: ну, теперь я буду тебе опорой. На полном серьезе. А во вторую минуту я, может, сказал бы: теперь ты меня схватила. Но любовь, любовь начинает говорить лишь с третьей минуты. А зайти так далеко в словах я тогда еще не мог. В словах не мог. Мы говорим так, как нас учили. Я спросил, хочет ли она есть, показав один из толстых ломтей хлеба, припасенных и спрятанных еще до плена. Она провела пальцем поперек окошка. Ну я и сломал его пополам, этот кусок. И дал ей половину. Мы жевали и думали каждый про свое.

В окошко я видел кроны редких деревьев. Буков и берез. Дорога полого спускалась под гору. Колонна прибавила скорости. Полицай захмелел. Широко раскинул руки, прижал ладони к дверце, носом и лбом уткнулся в стекло. Все равно как подозрительный элемент. При обыске. Девушка обратила на него мое внимание. Да какое мне до него дело, до этого человека. Деревья занимали меня куда больше. Вдруг девушка с ним заговорила. «Лука Пантелеевич…» а дальше я не понял. Тон у нее был не злобный, но и не добрый. Скорее резкий. Он что-то рявкнул в ответ. Не меняя хмельной позы. Даже напротив. Он еще больше согнулся, еще сильней налег на дверь. Я подумал, что-то ее заносит, мою девушку. Страх как заносит. Может, она потребовала чайку к сухому хлебу. Как полагается. Вот таким тоном. А он зарычал, заревел, ну прямо как зверь. Все последующее свершилось с молниеносной быстротой. Он оторвал ладонь от стены и нажал на ручку двери. Дверь распахнулась под нажимом его грузного тела. И с тем же отчаянным ревом этот человек вылетел из машины. И сразу смолк. Танк держал дистанцию меньше десяти метров от полевой кухни. Шел на предельной скорости для танка. Дверь ходуном заходила в петлях. Застывший, остекленелый взгляд девушки. За дверью мелькнули три дома. Три дома под деревьями. На взгорке. Среди садов. Среди лугов. Я увидел женщину. С ребенком на руках. Далеко от нас. Возле нее — советский солдат. Пилотка — как петушиный гребень. Женщина помахала рукой. Я постучал в окно кабины. Я видел, что «великий мыслитель» задремал. Рядом с ним я видел литровую бутыль. Почти пустую. Я видел, как шофер посмотрел в зеркало заднего обзора. Как затормозил и посигналил. Я слышал, как машины по очереди передавали сигнал, пока не достигли головного танка. Я видел, как командир в люке головного танка простер руку и подал какой-то знак. Но колонна не остановилась. Вперед. Хотя наш шофер все-таки остановился. И локтем толкнул «великого мыслителя» в бок. А танк, шедший за нами, стоял теперь поперек дороги.

Заведя беседу с командиром последнего танка, «великий мыслитель» держался неестественно прямо. Я услышал, что этот хмельной квазинемец на ходу открыл дверцу и вывалился словно мокрый мешок. Ну, каждому свое. Я увидел лоскут от его грязно-синего кителя. Между траком и цепью. Я увидел расплющенное тело возле дерева. Никто к нему не подошел. Еще я слышал, как «великий мыслитель» добавил, что капитан давно уже списал этого пьяницу. Короче, потеря невелика, восстановить прежний порядок, к марш-марш!

ЛЮБА РАССКАЗЫВАЛА ГИТТЕ: Короче говоря, я сменила одну передвижную тюрьму на другую. Но здесь я, по крайней мере, была не одна. Вдобавок мне презентовали стальной браслет. Со стальной цепочкой. И с живым брелоком из Германии. Сидеть я не могла. Лежать я не хотела. Лежащий человек беззащитен. Правда, мой брелок не знал, что мне пришлось вытерпеть, но контакт был уже восстановлен. Еще до того, как изменник полицай сковал нас одной цепью. Из чистого страха и нечистой совести. Теперь мы, так сказать, были связаны напрямую. Понимание возникло как цепная реакция, ограниченная двумя лицами. И количество должно было неизбежно перейти в качество. Закономерно. А потому мы могли без слов обсудить, что делать, чтобы отвязаться от этого Саши, который совершенно озверел. Отвязаться, не применяя силы. Я посоветовала моему контактному партнеру не пить с изменником. Неразумный совет, Могла бы догадаться, как эта скотина отреагирует на отказ. Ну почему, почему я была так неразумна? Женский праинстинкт? Прекрасная Елена ухитрилась на основе этого праинстинкта разжечь Троянскую войну. Мы уже стояли когда-то на более высокой ступени развития, мы, женщины. На древнем Востоке, к примеру. И еще где-то, не помню где. Мы задавали мужчинам загадки, чтобы проверить возможности их духовного роста.