Говорил Орлов. Говорил медлительным, будто застревающим в больных зубах голосом:

— Чтобы изгнать большевиков с Терека, а горцев запереть в горах, нам не обойтись без союзников. Их мы уже имеем на Кубани, в Дагестане… Английская миссия к нам благоволит. Нынешнее немецкое наступление в сто крат помножит силы наших союзников. Есть у нас сведения, что армия генералов Алексеева и Корнилова успешно выдвинулась из Сальских степей. Таким образом, выступление наше не явится островным, оно будет лишь звеном большой цепи. Главное сейчас — сорвать или временно затянуть осуществление решений съезда… Сейчас нам на съезде нечего больше делать… Можно ехать по местам и браться за дело: скопить оружие, создать нужное настроение в станицах…

Орлов налег на стол, где была разложена карта Терской области, пошарил на ней пальцем. Присутствующие теснее сгрудились над столом, следя за орловским пальцем с щегольски отточенным узким ногтем.

— Центром восстания нами намечен Моздок… Время вам будет сообщено дополнительно, ждите сигнала. Осуществление плана общего восстания казаков совместно с эсерами нашим центром возложено на господина инженера Бичерахова. Имею честь представить его…

Орлов встал одновременно с горбоносым осетином, который, не торопясь, поклонился всем вместе и одновременно никому таким надменным, изысканно-вежливым поклоном, что у казаков, всегда уважавших сильное, не склонное к панибратству начальство, невольно подтянулись животы, распрямились, как на смотре, плечи.

— Держится браво, хотя и туземец, — откровенно отметил на ухо Козлову Халин.

Учитель, погладив шелковистую бородку, напыщенным шепотом ответил:

— Увы, пред ликом классового врага мы должны смирить свою национальную неприязнь…

…Утром в адрес съезда пришло несколько телеграмм. Киров (большевики теперь безраздельно царили на съезде) читал их на утреннем заседании. Терско-Дагестанское правительство, до сих пор считавшее себя полномочным, в пятом по счету ультиматуме требовало от делегатов разъехаться. Владикавказские рабочие сообщали о том, что в городе совсем разнуздались офицерские сотни, и просили прибыть для организации власти. Установления крепкой власти просила в своей телеграмме и левая часть Городской думы. После короткого, но бурного обсуждения телеграмм съезд единогласно решил переехать во Владикавказ и там продолжить работу…

Итак, в дорогу! Охраны не нужно — каждый делегат вооружен, как в бою. В поезде, составленном пятигорскими железнодорожниками наспех, но с любовью, было тесно, душно, весело. Возбужденно ржали погруженные в пульманы кони…

Владикавказ встретил делегатов густой настороженной темью: нигде ни огонька — будто и нет города. Но зато оттуда, где он угадывался, властно и призывно пахло весной. Пахло пылью подсохших мостовых, набрякшими почками, дымками, которые не струились, как зимой, а таяли в парном воздухе. Ночь так и окутывала вязким и свежим теплом.

Весна! Весна!

Она пряталась под белыми среди черни островками мартовского снега. О ней кричали, вспархивая с придорожных тополей, горластые вороны. О ней говорили взволнованные повеселевшие лица делегатов.

Поезд еще не успел остановиться на владикавказском вокзале, а люди уже посыпались из вагонов, потекли с перрона нетерпеливым потоком. Шумно вдыхали воздух, распрямляли грудь, звонко целовались с вооруженными бойцами слободок, встречавшими делегатов.

— Ну, товарищи, победителями въехали и теперь уж не уйдем!

— Не уйдем во веки веков, аминь!

— У меня кунак в Ингушетии завелся, свадьбу справлять приглашал.

— Поедешь?

— А как же! Теперь это как политический акт закрепить нужно… Вот собирусь да поеду, да и сына прихвачу…

— Что-то, товарищи, нам дагестанцы и терцы приготовили?

— Надо полагать, на чемоданах сидят?

— Доглядеть бы, чтоб казну не уперли…

— Тю-ю! Так они ее еще в январе эвакуировали…

— А казаки-то молодцами на этот раз держались.

— Не говори! Не устояли б они — неизвестно, что получилось бы…

Василий и Мефодий двигались вместе со всеми, касались друг друга плечом и, слушая разговоры, удовлетворенно пересмеивались.

Выйдя на привокзальную площадь, делегаты были приятно удивлены: с десяток трамвайных вагонов ожидало их, чтобы везти в противоположный край города — в Кадетский корпус. Толкаясь, заспешили на посадку.

И вдруг — в первый момент нельзя было разобрать, откуда — над толпой прогремели ружейные выстрелы. Пачка, следом вторая… Люди шарахнулись к стенам, попадали кто где стоял. В слабом свете, лившемся из окон трамваев, было видно лишь одну фигуру, оставшуюся стоять посреди площади, фигуру, сразу выросшую оттого, что она оказалась без окружения. Среди наступившей враз тишины над площадью отчетливо прозвучал всем знакомый голос:

— Товарищи! Без паники… Это просто хулиганы решили нас попугать…

И так же отчетливо кто-то в ответ пошутил:

— Привычка, товарищ Буачидзе! До земли так и тянет…

Люди стали подниматься, за смехом и шутками стараясь скрыть смущение. Двинулись к трамваям. Не успел отойти первый вагон, как прибежавший на площадь боец-слобожанин сообщил, что поймано несколько офицеров, стрелявших с соседних крыш…

Так "приветствовала" контрреволюция приезд новой, красной власти.

На другой же день в центральном здании Кадетского корпуса съезд возобновил работу. Еще с утра кучки горожан читали плакаты, объявлявшие о низложении Терско-Дагестанского правительства и о переходе всей власти к Народному Совету, избранному съездом. Вышедшие к обеду газеты разнесли весть о том, что Народный Совет на первом заседании избрал Совет Народных Комиссаров, а его председателем — Ноя Буачидзе и объявил Терскую республику нераздельной частью РСФСР. Отряды красноармейцев и бойцов слободских участков самообороны энергично взялись за разоружение кибировского сброда.

Разогнанный враг, оставляя город, кинулся в горы и станицы; затаившись там, злобился, готовился к новому прыжку на хребет революции…

Третий день выбегали казачата Гурка Попович и Петро Дмитриев за станицу, чтобы повстречать дядьков Василия и Мефодия. Прячась за тальником, вдоль Белой, пробирались они по ноздреватому мартовскому снегу к бугру, что высился над даргкохской дорогой, устраивались в дыре, выкопанной ржавым обломком кинжала, и ждали. Промерзнув до синевы, принимались кататься с бугра, тузиться кулаками. Громоздкий, телом удавшийся в отца, шестнадцатилетний Гурка всегда бывал побит юрким и востроглазым Петром, бывшем на два года моложе. К тому же и мерз Гурка почему-то быстрее, и поедал взятый с собой харч раньше.

Но вечером, когда, иззябший, охрипший Петро предлагал возвращаться, Гурка неожиданно проявлял стойкость и требовал дожидаться ночи. Петро, хоть и валился с ног от усталости, не возражал.

Первое ответственное задание отцов оба казачонка расценивали как посвящение в революцию, и сдаться ни один, ни другой не хотели.

Василий и Мефодий появились лишь на третий день после полудня, когда казачата потеряли уже всякую надежду встретить их. Они ехали верхом со стороны Дарг-Коха и, поравнявшись с буграми, сами увидели махавших им мальчишек. Пришпорили коней. Крича от радости, Петро и Гурка скатились под самые их ноги и, как счастливую весть, сообщили:

— Тятька мой и Гуркин велели вам погодить… Подле хат вас атаман с Халиным да с Кичко ожидают… Говорят, вас посодют…

— Эге… — озадаченно сказал Василий. — А слыхали ли в станице, что съезд Советскую власть признал?

Казачата переглянулись, хлюпнули "осами…

— А то ж! После того, как Халин с Козлом со съезду приехали и рассказали про то, так все и началось… Все богатеи поднялись… Круг был, ой, что на ем делалось! Кричали макушовские: не бывать Советской власти, не дадим земли азиятам… А после дядьку Жайла хотели арестовать, да он не дался, досе хоронится… А моего тятьку да Ландаря секли в правлении… А вот Гуркин сидел в подвале…