изнесет трактат с цитатами из Маркса, а Павленко скажет,
что все мы, советские писатели, не стоим ломаного гро-
ша. Плохо то, что под гнетом РАППа, в бюрократических
методах работы Союза писателей мы потеряли великий
дар литератора — дар откровенности».
«Население в нашей стране 180 миллионов, писа-
телей действительно пишущих — не более полутораста
человек. При таком позорном для нас соотношении, го-
ворящем о низком уровне гуманистической культуры,
партия, казалось бы, как зеницу ока должна беречь свой
крохотный золотой фонд. А сколько за годы войны выве-
дено писателей из строя, сколько совершено моральных
убийств! Я не говорю о Чуковском, за которым, возмож-
но, водятся политические грехи. Но вот Зощенко, напи-
савший одну плохую повесть... Достаточная ли это при-
чина, чтобы человеку переломить хребет, похоронить
его морально, ославить на весь мир?.. Нет, литературу у
нас не любят. С писателями обращаются как с принципи-
альными врагами или поденщиками, казня их лютой каз-
нью за всякую вольную или невольную ошибку.
Литературу можно поднять, предоставив ей относи-
тельную независимость в рамках советской идеологии
и вернув писателям чувство собственного достоинства.
Вернуть же его — это значит вывести писателей из тако-
го положения, когда любая статья в «Правде» категори-
чески определяет ту или иную судьбу писателя. Писатель
не должен быть беззащитным перед лицом критики...»
* * *
Несколько своеобразную позицию занимает писа-
тель Илья Эренбург, осуждающий антивоенные стихи
Асеева и одновременно высказывающий недовольство
существующей системой цензуры и критики: «Нам прида-
ли большое значение и за нами бдительно следят. Вряд
ли сейчас возможна правдивая литература, она вся по-
строена в стиле салютов, а правда — это кровь и слезы.
Очень показательна история с Зощенко, Сельвин-
ским, Чуковским, Фединым. В ней виден административ-
ный произвол. Другое дело Асеев, он написал во время
войны антивоенные вещи, и ему за это влетело.
Однако случаи с Зощенко, Сельвинским, Чуковским,
Фединым иное. Они носят очень грубую форму. Лет де-
сять назад обо мне могли писать самые отрицательные
статьи, называть буржуазным писателем и одновремен-
но печатать. Ныне другое — раз Зощенко или Чуковский
уничтожены в «Правде» или «Большевике», их уже никто
не печатает, и это ставит писателей в страшное положе-
ние общественного остракизма без видимой вины.
Мы, писатели, предали искусство и пошли на время
войны в газету. Это была общественная необходимость,
жертва, но этого никто не оценивает. С писателями обра-
щаются черт знает как.
Я — Эренбург, и мне позволено многое. Меня уважа-
ют в стране и на фронте. Но и я не могу напечатать сво-
их лучших стихов, ибо они пессимистичны, недостаточно
похожи на стиль салютов. А ведь война рождает в чело-
веке много горечи. Ее надо выразить».
* **
За последнее время поступают сведения в отноше-
нии писателя Гладкова Ф.В., свидетельствующие о нали-
чии у него антипартийных взглядов на положение совет-
ской литературы и перспективы ее развития.
Так, Гладков говорит: «В моей «Клятве» все, что было
от писательских размышлений, от политической мысли,
от художественного образа, — все выброшено. И не цен-
зурой, а там, «наверху», чиновниками Александрова. Я не
могу и не хочу быть участником прикладной литературы,
а только такая литература сейчас легальна... Мы, старые
большевики, всегда боролись за свободу творческой
жизни пролетариата. Но теперь старые большевики не
в моде, революционные принципы их неугодны... Трудно
писать. Невыносимо трудно. А главное — поговорить не
с кем. Исподличались люди...»
«В свое время профессия писателя понималась как
«служение», теперь она воспринимается как казенная
служба. Писательский труд используется для голой аги-
тации; оценки литературного произведения по его худо-
жественным достоинствам не существует; искусственно
создается литературная слава людям вроде Симонова и
Горбатова, а настоящие писатели в тени».
«Отсутствие творческих интересов и равнодушие
писателей друг к другу объясняются взглядом руководя-
щих товарищей на литературу как на подсобное хозяйст-
во в политике. Литература лишена всякой самостоятель-
ности и поэтому потеряла жизнедеятельность. Художни-
ки влачат жалкое, в творческом смысле, существование;
процветают лакеи, вроде Катаева или Вирты, всякие шу-
стрые и беспринципные люди... Совершенно губитель-
на форма надзора за литературой со стороны ЦК партии,
эта придирчивая и крохоборческая чистка каждой вер-
стки журнала инструкторами и Еголиным... Уже не говоря
о том, что это задерживает выход журналов, нивелирует
и выхолащивает литературу, это, к тому же, не спасает от
ошибок (пример с повестью Зощенко)... Такая практика
должна быть сломана, если товарищи хотят, чтобы наш
Великий Союз имел если не великую, то хотя бы большую
литературу.
Я не тешу себя иллюзиями относительно перемен в
литературном деле. Все мы — навоз для будущих литера-
турных урожаев. Литература встанет на ноги только че-
рез 20—30 лет. Это произойдет, когда народ в массе сво-
ей, при открытых дверях за границу, станет культурным.
Только тогда чиновники будут изгнаны с командных по-
стов... Бедственно положение писателя, очевидца и уча-
стника грандиозных событий, у которого, тем не менее,
запечатан рот, и он не может высказать об этих событиях
своей писательской правды... Литература видела на сво-
ем веку Бенкендорфов всех мастей и все-таки осталась
жива. Минует ее и наше лихолетье...»
«Обо всем этом должны знать наверху, но там не зна-
ют. Было время, когда писатели — и я в том числе — раз-
говаривали со Сталиным о литературе, а теперь к нему не
пускают, и даже письма писателей не доходят до него».
** *
Антисоветски настроенные элементы из числа пи-
сателей критику и осуждение вредных произведений,
а также положение в советской литературе оценивают
с враждебных позиций, заявляя, что в условиях совет-
ской действительности литература существовать и раз-
виваться не может.
Поэт Уткин И.П.: «Руководство идеологической обла-
стью жизни доверено людям не только не любящим мыс-
ли, но равнодушным к ней.
Все поэты похожи друг на друга, потому что пишут
политическими формулами. Образ изгоняется потому,
что он кажется опасным, ведь поэтический образ — это
не таблица умножения.
Я неугоден, потому что иду собственной поэтической
дорогой и не поступаюсь своим достоинством. Они хоте-
ли бы сделать из советской поэзии аракчеевские посе-
ления, где всяк на одно лицо и шагает по команде. Я как
поэт на шагистику не способен и поэтому опасен: ведь за
мной стоит широкий читатель, до сердца которого я лег-
ко дохожу. Этот читатель думающий, а поэтому тоже опас-
ный, конечно, с точки зрения партийного бюрократа.
Управление литературой, управление поэзией! По-
эзией нельзя управлять, для нее можно создавать благо-
приятные условия, и тогда она цветет, но можно надеть
на нее смирительную рубашку, и тогда она есть то, что
печатается в наших журналах. Она обращается в казен-
ную свистульку.
При проработке Федина «мясорубка», кажется, ис-
портилась. Что-то не сделали из Федина котлету. Вишнев-
ский и Тихонов даже его хвалили. А после всего устроили
банкет и пили с Фединым за его здоровье. Я рассматри-