У каждого будут свои определенные цели, географически разделенные — но все они должны быть сняты в один и тот же день.

— Лагеря охраняются очень строго — зато у них нет зенитной артиллерии. Правда, есть сторожевые вышки и пулеметы.

Джерри не надо было повторять, что пулемет в умелых руках на земле может быть эффективен не меньше, чем если бы он бил с вражеского самолета. Качество снимков тоже должно быть таким, каким хочет их видеть Рэндалл; это значит, что лететь им придется низко — достаточно низко, для того, чтобы постоянно рисковать попасть под обстрел со сторожевых вышек.

И тут его единственным преимуществом будет внезапность; охранники еще смогут его засечь, но им и в голову не придет ждать, что он на бреющем полете пройдет прямо над лагерем.

— Если камеры будут неисправны, не пытайтесь делать больше одного захода. Лучше сделать поменьше снимков, чем вообще ничего.

— Да, сэр.

Он вернулся к этому «сэр» потому, что сегодня на совещании присутствовал капитан группы Maлaн, и тихо, но внимательно слушал. Кажется, пришел, чтобы соблюсти приличия.

— Вот список целей, на которых вы будете практиковаться в Нортумберленде. Подлетайте как можно ближе, настолько, насколько сочтете разумным — но без лишнего риска, — лицо у Рэндалла переменилось, изломанное кривоватой усмешкой. — Как можно ближе, насколько вообще сможете — и с шансом вернуться назад, хорошо? Камеры могут стоить больше, чем вы сами.

Это вызвало слабый смешок у Малана. Пилоты — специально обученные пилоты — в армии были на вес золота. В настоящее время у ВВС на вооружении было вполне достаточно самолетов, но везде не хватало пилотов, чтобы на них летать.

Его научили пользоваться подкрыльными камерами, научили, как можно безопасно заряжать пленку во время полета.

Если он все-таки будет сбит, но выживет, и если не сгорит самолет… он обязан спасти пленку, и попытаться переправить ее обратно, через границу.

— Теперь, что касается польского… — Рэндалл провел рукой по волосам, и посмотрел на Джерри с кривой улыбкой. — Если придется выбираться самостоятельно, тогда, вероятно, вам и потребуется спрашивать дорогу.

У них в звене было два пилота говорящих по-польски, сказал он — один поляк, и один венгр, доброволец — а теперь еще англичанин, знающий по-польски всего несколько слов. Он, Джерри.

— Это миссия добровольная, позвольте мне повторить.

— Да, я уже знаю, — раздраженно сказал Джерри. Сказал же вам, что пойду, разве нет? Сэр.

— Сказали. — Рэндалл мельком посмотрел на него — темные глаза у него были совершенно непроницаемы — потом снова опустил взгляд на карты.

— Спасибо, — сказал он тихо.

Щелкнув, колпак закрылся над головой. Стоял сырой, промозглый нортумберлендский денек, и его дыхание тут же стало конденсироваться на внутренней поверхности кабины — стекло запотело в считанные секунды. Он наклонился вперед, чтобы его протереть, и резко взвизгнул, вырвав себе несколько прядей. Он забыл пригнуться. Опять.

Освобождаясь, он с проклятием снова оттолкнул колпак, и светло-каштановые волоски, попавшие в шов плексигласа, когда он его закрывал, улетели, подхваченные ветром.

Пригнувшись, он закрыл колпак снова, и стал ждать сигнала к взлету.

Сигнальщик дал ему отмашку, и он подал газ, чувствуя, как самолет начинает двигаться. Автоматически он коснулся своего кармана, и шепнул: «Люблю тебя, Долли» себе под нос.

Здесь у каждого были свои маленькие ритуалы, в эти последние несколько минут перед взлетом. Для Джерри МакКензи это было лицо жены, и его счастливый камень — и от того, и от другого у него обычно начинало щекотать в животе.

Камень она нашла на скалистом холме, на острове Льюис, где они провели свой короткий медовый месяц — необработанный сапфир, сказала она, очень редкий.

— Как и ты, — сказал он, и крепко ее поцеловал.

Как раз сейчас у него не было никакого повода для «щекотки» но ведь не было бы ритуалом, если вы делали это время от времени, так ведь? И даже если сегодня боя не предвидится, все равно — он должен был его соблюдать.

Сначала он прошел медленными кругами, прислушиваясь к ощущениям от нового самолета, и принюхиваясь, чтобы запомнить его запах.

Он загадал: пусть они полетают с «Долли-II» еще — с ее сиденьем, пропитанным его потом, и такой знакомой вмятиной на консоли, где однажды он, торжествуя, ударил ее кулаком, в экзальтации от убийства — но они уже переделали этот, оборудовали его камерами, и этими новыми штуковинами для ночного видения.

Всего этого было, разумеется, недостаточно, чтобы по-настоящему привязаться к самолету; они были почти столь же хрупкими, как и люди, летающие на них — хотя их детали можно было использовать повторно…

Не важно; он проскользнул в ангар накануне вечером, и быстро нарисовал на носу тряпичную куклу, чтобы сделать его своим. Он еще успеет узнать «Долли-III» поближе, к тому времени, когда их отправят в Польшу.

Он нырнул, потом резко ушел вверх, немного прошел голландским шагом,[3] покачал крыльями, проходя через облачный слой, и закончил — голландским и иммельманами[4] — и все это, читая вслух Правила Малана, чтобы сконцентрироваться, и настроить свой разум перед полетом, — а заодно и удержаться от приступов воздушной болезни.

Сейчас эти Правила висят в каждой казарме ВВС: «Десять Заповедей», как называют их летчики — и вовсе не в шутку.

ДЕСЯТЬ МОИХ ПРАВИЛ ДЛЯ ВЕДЕНИЯ ВОЗДУШНЫХ БОЕВЫХ ДЕЙСТВИЙ — говорил плакат жирным черным шрифтом.

Джерри знал их наизусть.

Он посмотрел на свои визиры, как раз сейчас явно страдающие дезориентацией. Волшебная камера их все-таки сбила. Дерьмо.

Кнопки, которыми управлялась каждая камера, размещались не как обычно, на рычаге; они были на коробочке, подключенной к проводу, который бежал из окна; сама коробка была пристегнута к его колену. Лучше бы он, ад кровавый, сам глядел в окно, не пользуясь никакими видоискателями; во всяком случае, до тех пор, пока ситуация не обернется так, что ему придется применить орудия. В таком случае…

Ага, точно, с этим у него все в порядке.

Не в этом случае. Он должен будет лететь очень низко, под радарами, и ни в коем случае не должен искать боя. Хотя — всегда есть шанс его найти. Если какой-нибудь немецкий самолет обнаружит его в одиночном полете над Польшей, его лучшим шансом, похоже, будет просто взять курс прямо на солнце — и падать.

Эта мысль заставила его улыбнуться.

Он фыркнул, и слегка согнул больное колено, занывшее от холода. Да, если ты вовремя ее заметил.

Однажды он уже узнал, что значит «быстро». Его тело вообще часто опережало сознание, начиная двигаться прежде, чем мозг понимал: он что-то увидел. Сейчас он не видел ничего, да он и не ждал; но все равно продолжал всматриваться — на чистом рефлексе.

Ну, это определенно мимо. Лететь прямо и держать высоту — было как раз то, что он собирался делать. И очень медленно.