— Мясо почти все бросили, — сказал инспектор.

— А сразу, ага, в воду. Насчет головы только спорили. Толстяк настаивал, чтоб бросить, а молодой говорит: нет, чучело отдам сделать, над кроватью повешу. Укрою, мол, палаткой… И вобще, говорит, прошу не выступать: шлюпка моя, что хочу, то и везу. А кому, мол, не нравится, тот пущай пешком топат… Ты сам-то здесь зачем? — спросил вдруг Пятаков.

— Я-то?..

— Ищешь, что ли, кого?

— В этом роде.

— Ну секрет, дак не надо. Я вобще-то соображал, что за этими и приехал. Думаю, известно уже насчет мехов. Лозямов по рации сообщил али как… Оне ведь тут больше недели ошиваются.

— Потому и сказал про шкурки, чтоб самому выкрутиться?

— Мне выкручиваться нечего, я не покупал.

— Ну способствовал. Откуда ты знаешь, сколько у них шкурок?

— Дак при мне ж делили! Покамест я лося свежевал, оне их делить стали.

— Смотри. Охотников и сам найду. Дознаюсь.

— Вот и дознавайся… А вертолетка седня навряд придет, — перевел он разговор. — Метет… Я, однако, с вами останусь. Возьмешь до города?

— Придется, — сказал лейтенант и, помолчав, добавил: — Вместе поедем. На шлюпке.

Пятаков поперхнулся дымом:

— Ты что, сшалел?! Об эту пору им самим бы успеть добраться!..

— Ничего. Не в первый раз.

— Дак на каку холеру тебе это надо-то? Акт составь насчет лося, шкурки забери, ружья — и пущай едут с богом! В городе разберешься. Никуда ж оне не денутся… А лейтенантшу тут одну, что ли, бросишь? Вертолетка, может, неделю еще не придет: вишь, как метет!..

— Все, — сказал лейтенант. — Пошли людей подымать. Светает.

— Погоди, Валь, — поняв, что участкового не переубедить, сказал Пятаков.

— Ну?

— Как полагаешь: меня теперь с работы-то вышибут? Я ж сбежал фактически…

— Уж наверно. Не знаю.

— Ну, а деньги-то, что причитаются, отдадут?

— Хм… Ясно — отдадут. Что заработал — твое. Во всех смыслах.

— Тогда хрен с ним. Работы много — устроюсь. Может, еще по собственному желанию дадут уволиться… Ладно хоть заявления нету насчет поварихи.

— Насчет заявления — не обольщайся, — сказал участковый. Пятаков внимательно посмотрел на него. — Может… может, еще напишут, — сказал лейтенант, и ему показалось, что бумажка, где описаны хулиганские действия Пятакова, хрустнула во внутреннем кармане. — Значит, шкурки, говоришь, там же, в шлюпке?

— Там, — рассеянно подтвердил Пятаков.

— Ну и пусть лежат покамест. Ничего им не говори: ни да, ни нет. Понял?

— Понял, ага. Слышь, давай лучше на вертолетке полетим?

— Нет. Я же сказал.

— Упрямый ты, Валька.

— Упрямый, да. Но ты тоже упрямый. Я тебя за уши из тюрьмы тащу — ты туда лезешь. Покамест в этой системе упрямей ты. Твои результаты выше. Зло меня берет, как я на тебя погляжу. До того охота тебе сейчас морду набить — сил нету. Все. Давай топай, буди всех, я сейчас.

Пятаков кивнул, повернулся и исчез в снежной круговерти. Лейтенант достал из кобуры пистолет и вытащил из него обойму, в которой не хватало четырех патронов: трех, что он выстрелил, и еще одного, который был в патроннике. Вставил полную запасную обойму, а эту засунул в кармашек на кобуре. Теперь пистолет был заряжен девятью патронами.