Если бы тогда мне кто-нибудь сказал, что я смогу поступить с Джеффом как последняя неблагодарная тварь, я бы не поверил.

Но через полгода я встретил Шона. И поступил именно так.

3.

Раньше нам с матерью часто приходилось переезжать с место на место, но жили мы, как правило, в совсем крохотных городишках, и потому Мэдисон и университет просто оглушили меня.

Надо было делать тысячу дел одновременно. Надо было помнить о тысяче вещей. И люди, люди – везде, где бы я ни оказался, все было заполнено народом; и мне мерещилось, что все они, как и в нашем городке, оценивают каждого приезжего и смеются надо мной.

– Город как город, – говорил Джефф, когда я вечером прятался в его объятиях от незнакомого и чужого мне мира. – Воображаю, что бы ты подумал о Нью-Йорке. Решил бы, что началось светопреставление.

Он терпеливо вникал во все появлявшиеся проблемы; где мог, он ездил со мной сам, где не мог – растолковывал мне, как надо себя вести в той или иной ситуации, что надо говорить тем или иным людям, на что я имею право, а на что нет. И, ощущая его поддержку и одобрение, я стал потихоньку выбираться из своей скорлупы. К началу учебы я с облегчением понял, что здесь каждый в общем-то поглощен сам собой, и мне было бы неплохо заняться своими делами, вместо того, чтобы терзаться тем, что подумают обо мне другие.

Джеффи тоже приходилось несладко. Денежные обороты здесь были гораздо выше, чем в Детройте, клиенты капризнее, а поставщики ненадежнее. Работы хватало на всех фронтах. Первую половину дня Джефф проводил в офисе, где тонул в счетах, балансах и отчетах, а во второй половине натягивал комбинезон и нырял вместе с остальными рабочими под машины, ждущие ремонта.

– Я бы лучше весь день в мастерской проводил, ей-богу. В этом чертовом бумажном болоте у меня просто ум за разум заходит. Вот машинки – это мое, это мне нравится.

Джеффи нравилось и еще кое-что. Собственно, с этого и начались наши с ним размолвки.

У меня, как и у большинства студентов, была комната в студенческом городке, и в первый семестр почти всё время я жил именно там. У Джеффа я оставался, если для выполнения заданий не требовалась библиотека или лаборатория, а они требовались то и дело.

Раза два, приходя к Джеффи без предупреждения, я заставал у него девиц, и один раз – парня; а уж сколько раз я мог бы их застать, мне не хотелось даже и думать. Когда Джеффи всё успевал, мне было искренне непонятно – но клеить высокомерных цып обоего пола он умудрялся везде и в любое время дня, даже если был с ног до головы заляпан краской и грязен, как средневековый трубочист.

Я ничего не мог от него требовать, и все же ревность так и грызла меня изнутри, прорываясь наружу обидными и злыми словами. Но всерьез задеть этим Джеффа было невозможно.

– Послушай, – сказал он как-то раз (я сидел у него на коленях, от этого он просто млел, и я доставлял ему такое удовольствие, если никто не видел). – Не сердись на меня. Отец затыкает мной все дыры: дрессирует своего будущего наследника. Постоянно напоминает, что когда-нибудь я буду, как и он, отвечать за всё – только размах уже будет не тот, что у него когда-то. Всё это я понимаю. Но иногда у меня просто едет крыша. Если напиться, ясной головы на следующее утро не жди. Поэтому лучший способ расслабиться – хорошенько отодрать кого-нибудь.

– Тебе меня мало?

– Я не могу позволить с тобой всего, что мне надо, Кейси. Я не могу в одиннадцать вечера позвонить и выдернуть тебя из постели – приезжай, я хочу. Я не могу не думать о том, было ли тебе хорошо. Не могу не помнить, что завтра в восемь тебе нужно быть в университете, выспавшимся и с готовым проектом, иначе тобой будут недовольны. Мне проще оторваться с тем, кого я забуду на следующее утро... Они меня потом, представляешь, на улице останавливают: «Привет, Джеффи, мы однажды встречались, помнишь?» Да ни черта я не помню – ни имени, ни лица. Всё это не имеет никакого значения. Если бы я расслаблялся тем, что палил из 870-й по воробьям, ты бы не стал ревновать меня к воробьям, верно?

Я не ответил.

– Мне никто не нужен, кроме тебя, Кейси. Ты мое наваждение с детства, я до сих пор возбуждаюсь мгновенно, едва ты до меня дотронешься, словно это происходит в первый раз… Я счастлив, когда мне удается что-то сделать для тебя. Не будь же и ты слишком строг ко мне, малыш, прошу тебя.

Какое-то время я молчал, обдумывая услышанное.

– Я мог бы жить с тобой.

– Я буду только рад.

– Но это ничего не изменит, верно?

– Ничего, Кейси.

Меня словно обожгло, и я потерял всякую осторожность:

– А что ты скажешь, если мне придет в голову переспать со своим соседом по комнате? Это для меня ничего не будет значить, Джеффи!

Он приподнялся вместе со мною, поставил меня перед собой, взял мое лицо в ладони:

– Ты серьезно?

– Вполне.

И тут впервые за много дней он мне врезал.

Я уже забыл, как это бывает – корчиться на полу, хватая ртом воздух, в ужасе понимая, что никакого воздуха здесь нет, и ты сейчас попросту сдохнешь. Джефф смотрел на меня сверху вниз, и на лице его отчетливо читалось, что он с удовольствием добавил бы еще, да жалко портить шкурку.

– Если ты это сделаешь, – сказал он так же тихо и нежно, как говорил о своей любви, – молись, чтобы я никогда и ни о чём не узнал.

4.

Если б я изменил ему тогда, я бы оправдывал себя до конца дней своих. Но это случилось в феврале, когда жизнь уже перестала бить нас по щекам своими сюрпризами и вошла в колею.

Мы стали больше времени проводить вместе, я почти все время жил у него. В студенческом городке на такое смотрели косо, но Джеффи снова научил, кому и что надо сказать, чтобы на мою пустующую комнату глядели сквозь пальцы.

Словом, тому, что меня угораздило помешаться на Шоне именно в этот момент, нет никакого оправдания.

Конечно, я знал о нем и раньше. Быть студентом Висконсинского университета и ни разу не услышать о Шоне Райане было также невозможно, как жить в Испании и не знать, кто открыл Америку.

Райан учился на факультете права, но более асоциальной личности факультет, должно быть, не видывал со дня основания. Он безнаказанно нарушал едва ли не все университетские правила: начиная с того, что в начале каждого года он набирал курсов больше чем требовалось, а потом посещал меньше, чем требовалось, – и заканчивая скандалом с продажей наркотиков, когда все уличенные студенты, не сговариваясь, назвали его в числе своих подельников.

В некоторых случаях его просто не могли поймать с поличным, некоторые странным образом сходили ему с рук. Не менее чем дважды в год Шона порывались исключить, но инциденты всегда заканчивались одинаково – его отец, занимавший высокий пост в правительстве штата, приезжал в университет, имел двухчасовую беседу с деканом, подписывал чеки на нужные суммы – на благотворительность, на содержание музеев, на нужды факультета – и Шон преспокойно продолжал в том же духе.