12

В течение пятидесяти с небольшим часов, истекших с моего визита в «Софтдаун» на Коллинз–стрит, у меня было достаточно свободного времени для исследований, и одним из успешных результатов я бы назвал определение возраста Бернарда Квеста. Ему стукнул восемьдесят второй год. Тем не менее, вывод о том, что он был организатором, а не непосредственным исполнителем убийства Присциллы Идз, как в случае с Виолеттой Дьюди, я считал совершенно необязательным.

Несмотря на его благородные белые волосы и старую морщинистую кожу, я бы побился об заклад, что взгляд, движения и манера держать плечи говорят о человеке, способном подтянуться на руках раз пять–шесть подряд.

Он сказал Вульфу тихим, но твердым и сильным голосом:

— За мою долгую жизнь мне пришлось проглотить только две по–настоящему горькие пилюли. Происшедшие события — одна из них. Я имею в виду не неестественную смерть Присциллы Идз, хотя она глубоко потрясла меня. Проблема в том, что я, Бернард Квест, вовлечен в уголовное дело. Не только вами — вы меня не тревожите, — но и официальными лицами, ответственными за расследование преступления.

Его взгляд скользнул налево, в сторону Питкина и мисс Дыоди, потом направо, к Брукеру и Холмеру, и снова вернулся к Вульфу.

— Присутствующие здесь люди по сравнению со мной дети. Я не разлучаюсь с корпорацией уже шестьдесят три года. Я был коммерческим директором в течение тридцати четырех лет и двадцать девять служил вице–президентом. Мною или под моим руководством продано продукции больше, чем на четверть миллиарда долларов. В 1923 году, назначив меня вице–президентом, Натан Идз пообещал передать мне значительную часть акции «Софтдауна». Потом он повторял свои слова семь раз, но так и не сдержал их. В 1938 году Натан Идз заявил, что вписал в свое завещание пункт, благодаря которому они исполнятся. Я возмутился настолько, что даже собрался перейти к реальным действиям, но оказалось слишком поздно. Мне было почти семьдесят лет, и конкурирующие фирмы, раньше предлагавшие работу на более выгодных условиях, теперь оставили меня в покое. К тому времени я уже понял, что не могу полагаться на слова Натана Идза, но мне пришлось чересчур долго ждать их исполнения и надеяться. Четырьмя годами позже, в 1942 году, он умер. Когда огласили его завещание, я обнаружил, что он опять обманул меня. Я уже говорил, что попробовал в жизни две по–настоящему горькие пилюли. Это была первая. Вы спросите, что, собственно, произошло? А то, что мне было больше семидесяти. Мой дети выросли. и разлетелись по всему свету, счастливые и удачливые. Жена скончалась. Моего годового дохода хватало за глаза. Какую пользу мне принесли бы акции «Софтдауна» на сумму три миллиона долларов? Никакой, совершенно никакой. Возможно, они заставили бы меня только волноваться. Но тем не менее я решил убить тогда пятнадцатилетнюю Присциллу Идз, чтобы получить хоть часть.

— Берни! — вскрикнула мисс Дьюди.

— Да, Ви. — Он кивнул ей и снова повернулся к Вульфу, — Я не сообщил об этом полиции не потому, что мечтал утаить свои прошлые намерения, а оттого, что человек, задававший мне вопросы, не располагал к откровенности. Просидев здесь примерно час, я неожиданно почувствовал, как будет приятно во всем признаться и испытать, наконец, облегчение. Итак, мое понятие о чести и справедливости было оскорблено. Я знал, что Натан Идз, получивший дело по наследству, очень мало вложил в него за последние четверть столетия. Он руководил корпорацией лишь формально. «Софтдаун» был обязан своим процветанием двум людям: Артуру Гильему, гению производства, и мне. Для того, чтобы удержать Гильема, Идз передал ему десять процентов софтдаунских акций. Теперь ими владеет дочь Гильема, Сара Джеффи. Не обладая такой твердостью, как Гильем, я не получил ничего. Очередное вероломство Натана Идза — условия его завещания — стало для меня последней каплей. Я задумал убить Присциллу не ради денег. Подобное решение выглядело бы слишком рациональным. Я просто был выведен из состояния душевного равновесия и даже находился в каком–то умопомрачении. Короче, я решил задушить ее. Я знал, что многих преступников обнаруживали после лабораторного исследования оставленных ими улик, и потому принял тщательные меры предосторожности. Мне требовалась веревка, и я много часов размышлял, как и где безопасно ее раздобыть. Мой дом находился в Скардейле. Там были и двор, и гараж, и, конечно, устраивающие меня веревки. Но я не собирался оставлять абсолютно никаких следов. По–моему, я вышел из положения довольно просто. Я доехал до конца Бродвейского шоссе, а дальше отправился пешком и за полчаса обнаружил три вполне нормальные веревки. Но я не взял их. Мой выбор пал на обрывок для сушки белья около трех футов длиной, валявшийся на незастроенной территории вдалеке от дороги. Прохожих вокруг не было, ио я соблюдал осторожность: наклонился, словно завязать шнурок, и когда выпрямился, веревка, крепко смотанная, находилась в моей руке.

— Ведь вы выдумываете, Барни? — опять спросила мисс Дьюди.

— Нет, так все и было. Я немедленно сунул веревку в карман и не вынимал ее до тех пор, пока не очутился в своей спальне. Там я осмотрел находку и с удовольствием убедился, что часть ее, хотя и грязная, с успехом послужит моей цели. Я пошел в ванную, вымыл веревку с мылом, прополоскал и потом столкнулся с проблемой. Где ее просушить? Конечно не там, где ее мог заметить один из двух моих слуг или кто–то из гостей, приглашенных к обеду, а запихивать ее мокрую в ящик я не хотел. Мне вообще не нравилась мысль о том, чтобы запирать веревку. Поэтому, приняв душ, я повязал ее вокруг талии. Я чувствовал себя с ней весьма неуютно, но находись, она где–то в другом месте, меня бы все равно глодало беспокойство.

После ухода гостей, раздеваясь перед сном, я уже не в первый раз подумал о второй проблеме. Придется ли мне ударить Присциллу до того, как воспользоваться веревкой? Я считал, что гораздо предпочтительней применить лишь одно оружие. Сняв веревку с талии, я стал цеплять ее на различные предметы — на ручку кресла, книгу, подушку — и крепко затягивать, но ничего не выяснил. Мне требовалось узнать, какое усилие понадобится для того, чтобы парализовать дыхание Присциллы и побыстрее лишить девушку чувств. Тогда я накинул веревку себе на шею, ухватился за концы и стал тащить.

Никто из присутствующих не отрывал глаз от Квес–та, когда он поднимал руку, чтобы дотронуться до шрама под подбородком, и медленно опускал ее обратно.

— Господи, — проговорила мисс Дьюди.

Квест кивнул.

— Да, это результат. Я очнулся сам, без посторонней помощи — да и помогать было некому, — после того, как рухнул на пол и пролежал без сознания несколько минут. Не знаю, случился ли мой обморок от психологического напряжения или я действительно себя придушил, но с тех пор у меня больше никогда не мелькала мысль о самоубийстве. Тогда был единственный раз. В ту секунду, когда я сидел на полу, глядя на веревку в своей руке, все случившееся обрушилось на меня, точно прорвало плотину. Я серьезно и тщательно готовился к убийству — вот оно орудие будущего преступления! А может, это только кошмар? Я поднялся на ноги и подошел к зеркалу: мою шею обвивала синевато–багровая полоса. Если бы тогда рядом оказалось какое–нибудь доступное оружие — например, заряженный пистолет, — я бы убил себя. Но ничего такого не нашлось, и я остался жить. Позже, на следующее утро, я уверовал в то, что просто видел страшный сон. Уверовал. Да. Так заканчивается моя история. Вот уже десять лет эта веревка, аккуратно сложенная, хранится на подносе на моем туалетном столике, и я часто спрашиваю себя, откуда она там взялась? Вернее, спрашивал до сегодняшнего утра. Я…

— Она все еще на месте? — перебил его Вульф.

Квест вздрогнул.

— Конечно!

— Она не исчезала оттуда?

Квест снова вздрогнул.

— Нет!

Искривившиеся внезапно губы и отвисший подбородок состарили его сразу на десять лет. Когда он заговорил снова, никто не узнал его голоса:

— Впрочем, я не знаю. — Он произносил слова как во сне. — Я не был дома с понедельника: оставался в городе с сыном… Мне надо позвонить. — Он встал. — Совершенно срочно!