поразило его. Наступило время, которое должно было принести ему и лорду Са-

утгемптону долгожданное подтверждение, что их возлюбленные подруги

обрели безопасное пристанище в Камберленде... Наступило время, сказал я?

Увы, оно миновало!.. Каждый из них опасался поведать другому о страхе,

одинаково терзавшем обоих. Лорд Саутгемптон понапрасну отсылал одного

гонца вслед за другим. Медлительно тянущиеся дни превратили все же сомнения

в уверенность. Лорд Эссекс более не в силах был сопротивляться нервной

горячке, приковавшей его к постели. С одра болезни протягивая слабую руку

своему сокрушенному другу, он прервал наконец тягостное молчание.

— Их нет, их более нет на свете, мой дорогой Саутгемптон, — тихо

произнес он с безграничным отчаянием. — Небеса оберегли эти нежные и

беззащитные души от испытаний, которые посильны, быть может, лишь для нас, более

твердых духом... О, любовь моя, и все же я жалею, что не на этой груди

отлетел твой последний вздох, что, хотя бы похоронив нас вместе на дне океана,

смерть не увенчала союз, в котором нам упорно отказывала судьба. Но я

спешу, нетерпеливо спешу к тебе, о Эллинор, моя первая, моя единственная

любовь!

Мучительное воспоминание, всецело поглотившее его мысли, сделало

легкий поначалу недуг угрожающим; милорда сочли обреченным. Королева

долгое время отказывалась слушать рассказы друзей о тяжелом состоянии лорда

Эссекса — так глубоко укоренилось в ней убеждение, внушенное его

недругами, что его болезнь — лишь хитрая уловка, чтобы вынудить ее к унижению.

Тем не менее, повинуясь одному из тех неодолимых чувств, которые порою

одерживают верх над самыми изощренными хитросплетениями интриганов,

она внезапно решила сама удостовериться в том, каково его положение, и

послала к нему своего лекаря. То, что он сообщил, убедило королеву в

опасности болезни, и лекарь получил приказ заботиться о графе со всем возможным

тщанием и даже дать ему понять, что все его отличия вернутся к нему вместе

со здоровьем. Но, увы, ничье сочувствие более не имело для него ценности, и

одно лишь присутствие лорда Саутгемптона, казалось, приносило некоторое

облегчение. Этот достойный друг, не менее, чем он, терзаемый их общим

горем, в отличие от него не имел причины молчать о своей беде. Гонцы

многократно посылались в Камберленд, а также в тот порт, из которого вы

отправились в путь, сударыни. Те, что вернулись из порта, подтвердили опасения,

бывшие до той поры неопределенными, сообщив возлюбленному и супругу,

что жена капитана корабля оплакивает его как погибшего и что, вне всяких

сомнений, и команда, и пассажиры стали жертвами шторма, столь внезапного

и ужасного. Души энергичные и деятельные нередко, предвидением

опережая чувство, сглаживают его остроту. Уверенность ничего уже не могла

добавить к горю, вызванному предположениями, и погибшая надежда погрузила

друзей в холодное и угрюмое отчаяние, худшее из состояний, ибо оно обычно

безысходно. Запоздалые надежды, с помощью которых королева пыталась

вернуть к жизни своего угасающего любимца, нимало не коснулись его души.

Сесилы с изумлением видели, что ни их мнения, ни их поступки, ни его

унизительное заточение уже не задевают лорда Эссекса, что, более того, даже

выздоровление не способно воскресить те наклонности, которые все вокруг

приучены были считать необоримыми. Друзья же, напротив, благословляли

искусство врача, продлившего столь драгоценную жизнь, и со счастливыми

надеждами видели, что опрометчиво-романтические порывы, которые —

усилиями врагов — едва не привели его к гибели, исчезли из его характера, уступив

место грустной благожелательности, располагавшейся скорее к

философским, нежели военным интересам. Простой люд, по природе своей склонный

принимать сторону гонимого, открыто утверждал, что Эссекс — безвинная

жертва интриг Сесила. Между тем Сесил и его сторонники, совершив ряд

неудачных политических шагов и нанеся урон своей репутации, тем самым

прибавили популярности своему поверженному сопернику. Самой Елизавете

сделалась невыносима мысль, что человек, все еще любимый ею, в расцвете лет

сокрушает себе сердце в незаслуженном и позорном заточении. Она вняла

настояниям врача, считавшего, что Эссексу для восстановления здоровья

необходим свежий воздух, и послала графу разрешение удалиться в любое из его

поместий, с тем чтобы он не пытался появляться ей на глаза. Запрет отвечал

скорее его желаниям, чем ее, в том тягостном состоянии ума, которое

владело им при отъезде.

Из поместья он отправил королеве благодарственное письмо, полное

красноречия, признательности и апатии — правду сказать, апатия с каждым днем

обретала над ним все большую власть. От рождения лорд Эссекс был

наделен способностью деятельно следовать разнообразным и благородным

интересам на том пути, какой укажет ему судьба, но даже он не в силах был жить

вне всякой деятельности. Я нередко содрогался от ужаса при виде его

мрачности и безразличия ко всему. Оказавшись вдали от обычного для него круга

людей и дел, от привычных ему удовольствий, он не мог освоиться с грубым

обществом соседей, с буйными деревенскими развлечениями — они

оскорбляли просвещенный и впечатлительный ум. Целыми днями он в одиночестве

бродил по лесам, возвращаясь к вечеру усталый, не обретя ни бодрости, ни

свежести, и отдыхал, лишь восстанавливая силы для такого же унылого

времяпрепровождения.

Мне представилось, что в таком положении ложная надежда не станет для

него опасней, но, быть может, разбудит убывающие с каждым часом

жизненные силы. Однажды я решился пересказать ему якобы виденный мною сон,

смутно указывающий на то, что вы живы. Самые здравые умы, находясь в

подавленном состоянии, подвластны вкрадчивому воздействию суеверия. Его

душа так живо откликнулась на мой вымысел, что тысячу раз я испытывал

искушение во всем признаться, но не посмел открыть ему, что решился

воздействовать на его расстроенные чувства. Вернувшись к жизни под влиянием

этой туманной и неопределенной надежды, он нетерпеливо отправил меня на

поиски, которые, как мне подсказывало сердце, будут бесплодными. Я даже

подумывал, уже отправившись в путь, не переждать ли мне в Англии до того

времени, пока прилично будет воротиться из моего воображаемого

странствия, как вдруг сновидение, более отчетливое и многозначительное, чем

некогда придуманное мной, пробудило во мне те надежды, что я поселил в душе

милорда. Но стану называть его «сновидением», ибо события подтверждают —

то было знамение свыше... Великий Боже! Какой радостью мое возвращение

наполнит два тоскующих сердца! Какое счастье будет заключено для меня в

изъявлениях их признательности!

Во время всего этого долгого рассказа мои смятенные чувства следовали

за любовью сквозь все тяжкие испытания. Сердце терзала скорбь, дыхание

стеснялось в груди, и лишь услышав наконец, что он свободен и здоров,

смогла я глубоко и облегченно вздохнуть. Эссекс в бесчестье, в опасности, в

тюрьме... Я обвела взглядом мрачные стены, которые в последнее время

представлялись мне тюремными, потом, возведя глаза к небу, возблагодарила судьбу,

заключившую меня здесь, в неведении о бедствиях, знать о которых было бы

мне непереносимо. Ах, Эссекс! Что были враждебные стихии, полуночное

крушение, бесконечное долгое одиночество, грозная неопределенность, что я

так горестно оплакивала, в сравнении с мыслью увидеть тебя хоть на единый

миг во власти Елизаветы, хоть на единый миг в руках твоих недругов! И все

же твоя благородная душа являлась мне не омраченной даже этими