О, дайте мне еще раз стремительно и безумно ринуться в мир, ошеломите

мои истерзанные чувства воплями битвы, стонами раненых, потоками крови,

реками слез; найдите, если сумеете, в природе такой ужас, который заглушил

бы ужас, разрывающий мою душу... Лишь гибель всего сущего может

сравниться с ним... Но пусть разрушение будет безгранично — зачем стану я

желать умерить его?.. О леди Пемброк!

ПИСАНО РУКОЙ ЛЕДИ ПЕМБРОК

Дрожащая рука друга в последний раз принуждена взяться за перо, чтобы

завершить описание невзгод прекрасной страдалицы, которой не суждено

более рассказать о себе. Увы, сейчас ее душа достигла предела человеческой

скорби.

Причудливый склад ума, который помог милой Эллинор создать

фантастический план ложной смерти и погребения, изумил меня; изумление мое

возросло, когда я узнала об искусном осуществлении плана. Однако ее

неуклонное следование одной-единственной идее отнюдь не внушало друзьям

Эллинор уверенности в том, что разум ее вновь обрел здоровье и

уравновешенность.

Когда эти печальные записки попали в мои руки, я не могла не заметить,

что прелестная возлюбленная Эссекса имела крайне пристрастное

представление о его характере и была неточно осведомлена о его действиях. Эссекс

был наделен самым справедливым и великодушным сердцем, какое

когда-либо билось в человеческой груди, и нередко его достоинства представали в

ложном свете вследствие корыстных толкований тех, кому удавалось хоть

раз найти путь к его сердцу. Доверчивость его была столь велика, что из нее

даже извлекали выгоду враги, которых он всякий раз переставал считать

таковыми, как только они давали себе труд обмануть его лживыми знаками

уважения.

Следует сказать, что природная снисходительная мягкость Эссекса

постоянно пересиливала честолюбие, бывшее его единственным пороком,

пронизывая его характер светом мирных добродетелей, окружая его сиянием, более

чистым, мягким и непреходящим, чем блеск, окружающий победителя. Тем

не менее рано обретенные власть и отличия заняли прочное место в его

сердце, и, так как даже его любовь способствовала этому взлелеянному

недостатку, они росли одновременно.

Дерзновенный замысел Эссекса ни в коей мере не был беспочвенным, если

бы только он умело приступил к его осуществлению. Ему принадлежали все

сердца в королевстве, за исключением горстки завистников. Но Эссексу была

неведома хитрость; те же, кого оскорбляло его превосходство, были искушены

в этой науке и, к несчастью, составляли ближайшее окружение королевы,

имея возможность обратить те подозрения, что порой возникали у нее в

отношении действий Эссекса, в уверенность. Однако глубоко укоренившаяся в

душе Елизаветы любовь к несчастному фавориту долго боролась с ее

собственными сомнениями, и в слезах неразумной нежности часто растворялось

ожесточение, которое недруги могли обратить к его погибели. Одна лишь эта

слабость могла побудить столь мудрую и опытную правительницу, как Елизавета,

наделить полнотою власти, едва ли уступающей ее собственной, вельможу

отважного, любимого войском и народом, честолюбивого. Соглашаясь послать

Эссекса командовать войском в Ирландии, Елизавета отказалась от

собственных желаний (которым отвечало его неизменное присутствие подле нее) в уго-

ду стремлениям Эссекса; а может статься, в действительности оба они

бессознательно уступили тайной политике, неизменно направленной к тому,

чтобы разделить их. Убежденная, что Эссекса привязывают к ней неразрывные

узы благодарности, чести и доверия, могла ли Елизавета, при ее нетерпеливой

горячности, не быть поражена, оскорблена, раздосадована тем, что он

бездеятельно проводит время в Ирландии, пренебрегая и ее увещеваниями, и

людским осуждением? Постепенно она прониклась предубеждениями семейства

Сесилов, непримиримых противников графа, которым доверила управление

государством — не столько в силу высокого мнения об их талантах, сколько из

тайного желания досадить непочтительному фавориту, чья неприязнь к

Сесилам не уступала их враждебности к нему. Время укрепило влиятельность

партии Сесилов, которой поначалу они были обязаны лишь королевскому

недовольству. Досадное бездействие лорда-наместника сменилось поведением

подозрительным и загадочным. Его секретные переговоры с главой мятежников

Тайроном, неизвестная пленница, ради которой он вступил в переговоры, —

все это с преувеличениями было доведено до сведения Елизаветы. Ее

негодование, вызванное военными просчетами Эссекса, удвоилось, когда ей стало

известно о непокорности его сердца; ревность овладела ею, она решила дать ему

почувствовать всю суровую полноту своей власти, но ее убедили, что отзывать

Эссекса небезопасно. Впервые в жизни ей пришлось сдержаться, задуматься о

том, как вновь подчинить его себе, и нрав ее сделался совершенно

невыносимым. Ее фрейлины хранили грустное молчание — все, за исключением

нескольких искусных интриганок, подученных (не без выгоды для себя)

разжигать ее гневную досаду. Судьба Эссекса, казалось, всецело зависела от хода

войны, до той поры неблагополучного, как вдруг, одинаково изумив друзей и

врагов, не добившись никакого сколько-нибудь значительного успеха,

который позволил бы ему надеяться на благосклонный прием, Эссекс поспешил

домой и предстал перед Елизаветой с видом полной уверенности в своей

правоте. То ли изумление этой минуты действительно воскресило великую

страсть, которую она так долго питала к нему, то ли страх за свою жизнь

заставил ее затаить горечь и гнев, переполнявшие сердце, — я так никогда и не

узнала. Достоверно известно, что королева приняла Эссекса милостиво и

выслушала его весьма неубедительные и бессвязные доводы в свою защиту. Они

расстались друзьями, и Эссекс, мгновенно поддавшись тому легковерию,

перед которым часто оказывались бессильны все способности и таланты,

дарованные ему природой и воспитанием, счел, что вполне вернул себе ее

расположение. Он верил, что восторжествовал над своими недругами, и не

скрывал ликования.

Каким же ударом стало для него мгновенно разразившееся над ним

бесчестье! Он не мог не сознавать, что причиной этого бесчестья стала его

собственная опрометчивость, что, возвратившись в Англию, ни с кем не советуясь,

он добровольно предал себя в руки врагов. К позору долгого и унизительного

ареста вскоре прибавилось сокрушительное несчастье — уверенность в гибели

прекрасной Эллинор. Погрузившись в безмолвное и угрюмое отчаяние, он бо-

лее не снисходил до того, чтобы представить Елизавете дальнейшие

оправдания своего поведения, и отказывался проявить хоть малейший знак

покорности. Эти потрясения, однако, пошатнули не только его душевное, но и телесное

здоровье. Последовала нервная горячка, вскоре принявшая опасную форму.

Упрямо отвергая всякую врачебную помощь, он твердил, что желает лишь

умереть, и желание это вполне могло осуществиться, если бы королева,

которая неспособна была до конца подавить в себе нежность, так долго царившую

в ее сердце, не прислала к нему собственного лекаря и с ним — предложение

мира и прощения. О тяжелом состоянии, в котором тот нашел Эссекса, было

подробно доложено Елизавете, и она, глубоко потрясенная, задумалась, не

следует ли ей оживить его немедленным посещением — так во все времена

трудно будет политическим ухищрениям одолеть неподдельные природные

впечатления. Сесил и его сторонники вдруг ощутили себя на краю гибели и

использовали все доводы, какие только могли быть подсказаны страхом,

гордостью и осторожностью, дабы отсрочить эту встречу. В этом Елизавета