недугом. От тех же, на чьем попечении находилась она сейчас и кому неизвестно

было ни имя ее, ни положение, ни страдание ее души, едва ли разумно было

бы ожидать, что они сумеют оберечь ее от событий, предвидеть которых

никак не могли. Случилось так, что в один из дней пути, во время отдыха,

взгляд Эллинор обратился на обширное строение, отлично видное с дороги, и

в ее блуждающих мыслях оно представилось ей Кенильвортом. Не в меру

усердный слуга сообщил ей, что это замок Фозерингей. Она пронзительно

вскрикнула, выразительным жестом протянула руки в сторону рокового

замка, а затем, вырывая пряди своих прекрасных волос, которые еще прежде

пострадали во время ее недуга и едва успели вновь обрести свою прежнюю

пышность, бросилась наземь и с этой минуты окончательно погрузилась в

безумие.

Когда леди Саутгемптон вошла в тюремную камеру к своему супругу и на

его измученной груди излила в слезах свою любовь и скорбь, Эссекс

почувствовал, как все струны его сердца отозвались стоном, и, в тревоге и нетерпении

устремив взгляд к дверям, с невыразимым ужасом увидел, что следом за нею

не вошел никто. Ей недостало присутствия духа скрыть от друга своего мужа

истину, завершающую собою его судьбу, истину столь ужасную, что он готов

был счесть ее милосердным обманом друзей, призванным примирить его со

смертным приговором. Убедившись наконец в правдивости известия, он

горестно воскликнул:

— Только теперь я по-настоящему ощутил свои оковы, только теперь я по-

настоящему стал пленником. О Эллинор, несравненная Эллинор! Если бы я

мог устремиться к тебе! Если бы мог вновь вернуть твою бесценную душу,

которая, как испуганная птичка, всякий раз покидает свое жилище, когда над

ним мрачной тенью нависает беда! Ты, ты одна сокрушила дух, не

подвластный никакому иному несчастью, ты превратила меня в труса: чтобы спасти

тебя, моя любовь, я могу решиться вступить в жалкий торг за свою

опозоренную жизнь, могу пожелать пережить свою честь.

Веря, что его присутствие могло бы возыметь такое же действие, как

некогда в Сент-Винсентском Аббатстве, он стал страстно добиваться

возможности увидеть Эллинор. Эта мысль целиком завладела им, превратилась в его

единственную просьбу, в его предсмертное желание. При том безнадежном

состоянии, в котором пребывала Эллинор, опасения внушали лишь

последствия этой встречи для Эссекса, но, видя тщетность всех доводов и просьб,

друзья наконец решились уступить его страстному, его единственному

желанию.

Был объявлен день казни Эссекса и даровано помилование Саутгемптону,

как того и желал его друг. Так как всем друзьям Эссекса был открыт

свободный доступ в тюрьму, не представило труда привести в камеру его любимую в

наряде юноши, сопровождаемую леди Саутгемптон... Ни за какие блага не

согласилась бы я присутствовать при этой встрече... Ах, дорогая Эллинор! Был

ли утраченный рассудок, который они так страстно желали вернуть тебе,

действительно потерей? В здравом уме — как смогла бы ты перенести

мучительное зрелище, наблюдать которое тебя вынудили усилия погибающей любви и

услужливой дружбы? Какими глазами глядела бы ты на мрачную башню, на

охраняемые стражей ворота, через которые скоро предстояло твоему

возлюбленному пройти и никогда более не вернуться? Как истекало бы кровью твое

сердце при виде прекрасного лица, от которого всего через несколько часов

отлетит душа, чья мука сейчас выразилась в каждой черте его? Но это

безмерное испытание не выпало тебе на долю. Все силы и богатство прекрасной души

были уже недосягаемы даже для любви. Твой блуждающий взгляд не признал

того, к кому прежде был неизменно устремлен, твое ухо не внимало его

голосу, грудь твоя ни единым вздохом не отозвалась на бурю скорби, вздымавшую

грудь твоего возлюбленного, чье сердце еще живо откликалось на все

человеческие горести. К тебе, прощаясь с жизнью, льнула его душа; когда же ты

скрылась из глаз его, взор Эссекса без сожаления отвратился от мира.

После ухода Эллинор Эссекс не видел ни друзей, ни родных, но, обратясь

мыслью к грозной и столь близкой будущности, умер для этого мира еще

прежде, чем совершилась казнь.

В ночь накануне события была доставлена эта записка, адресованная

одновременно моей сестре (поселившей у себя дорогое несчастное создание)

и мне:

«Дорогие великодушные хранительницы загубленного ангела, мысль о

котором заставляет кровоточить мое сердце, примите в этом письме мои

прощальные благословения и простите, о, простите недоверчивость, слишком

сурово наказанную достоверностью, достоверностью столь ужасной, что она

примиряет меня со смертью, которую несет мне грядущий день. Да, моему

ошеломленному взору явилась бледная и недвижимая фигура моей

возлюбленной — она дышала, но не жила, лишенная речи и мысли. Ждущая толпа,

роковой помост, топор, что отторгает душу от тела, — к ним я с облегчением

обращаюсь мыслью, когда это воспоминание настигает меня.

Прощайте, достойные сестры доблестного Сиднея. О, если разум с

опозданием возвратится к милой страдалице, завещанной вашей дружеской заботе,

милосердно уврачуйте раны ее души. Но более не пробуждайте к страданию

мою обожаемую Эллинор.

Пусть тихо дремлет твоя чистая душа в своей дышащей гробнице до того

заветного часа, что наконец соединит тебя с твоим Эссексом.

Тауэр».

Казалось, это послание вместило в себя все те слабости, с которыми

медлительно расстается бренная оболочка, ибо оставшиеся часы его жизни были

посвящены единственно исполнению религиозного долга. В расцвете сил, в

возрасте тридцати трех лет, этот возбуждавший всеобщую зависть фаворит

не ропща отрекся от всех земных отличий и благ и взошел на эшафот со

спокойствием, даруемым лишь сознанием своей правоты и милостью Небес.

Растроганная толпа с запоздалой скорбью смотрела, как его цветущая молодость

идет навстречу кровавому концу. Слуха его коснулся всеобщий ропот печали

и хвалы. Умудренным взглядом он обвел зрителей, а затем, обратив взор к

небесам, спокойно предался в руки палача, и тот единым ударом разлучил

голову и сердце, которые, будь они в постоянном согласии, могли обрести

мировую славу.

О той, что была так любима и так великодушно и трагически верна, не

много осталось рассказать. Время, забота и медицина оказались бессильны

возвратить ей рассудок, который, впрочем, мог принести ей лишь новое горе.

Однако даже во власти безумия Небеса позволили ей стать орудием

небывалого и поучительного возмездия.

Минуло немногим более года, и за это время ее болезнь выразилась во

всех многообразных и ужасных проявлениях, ей свойственных. Желая иметь

постоянную врачебную помощь, я взяла Эллинор к себе в Лондон, где как-то

вечером она, проявив известную долю сообразительности и хитрости, что так

часто вплетаются в безумие, сумела ускользнуть от приставленной к ней

прислуги и, зная все покои и переходы дворца, прошла по ним с удивительной

легкостью.

Королева, всецело погруженная в леденящее уныние безысходного

отчаяния и беспощадно наступающей старости, окончательно покорилась их

власти. Фрейлинам часто поручалось читать ей вслух, и это было единственное

развлечение, с которым мирилась ее тоска. В ту памятную ночь был мой

черед. Елизавета отпустила всех остальных в тщетной надежде дать себе покой

и отдых, которые давно безвозвратно утратила. Исполняя свою обязанность,

я читала уже долгое время, когда вследствие позднего часа и королевского

повеления воцарилась такая глубокая тишина, что если бы, изредка

вздрагивая, она тем не заставляла меня очнуться, мои полузакрытые глаза едва ли