могли бы различать строки, по которым скользили. Дверь внезапно

распахнулась, и на пороге возникла фигура столь легкая, столь хрупкая и столь

трагическая, что мое бурно забившееся сердце едва решалось признать в ней

Эллинор. Королева приподнялась с болезненной поспешностью, но смогла лишь

невнятно и приглушенно вскрикнуть. Мне мгновенно пришло на ум, что

Елизавета убеждена в ее смерти и воображает, будто видит перед собою призрак.

Прекрасная тень (ибо поистине никогда еще смертный не походил так на

существо из иного мира) опустилась на одно колено среди плавно струящихся

складок длинного черного одеяния, возвела к небу взор, исполненный той

невыразимой безмятежности, той безграничной, непостижимой

благожелательности, что сообщается лишь безумием, и кротко склонилась перед Елизаве-

той. Королева, пораженная до глубины души, откинулась в кресле, не в силах

произнести ни слова. Эллинор поднялась, приблизилась и несколько

мгновений стояла молча, задыхаясь.

— Когда-то я испытывала гордость, страсть, негодование, — наконец

заговорила несчастная тихо и горестно, в невыразимой тоске, — но теперь Небеса

запрещают мне это... О ты, воистину рожденная лишь для того, чтобы

преследовать мой несчастный род, прости меня... У меня не осталось иных чувств,

кроме печали.

Она рухнула на пол и дала волю рыданиям, которые тщетно пыталась

сдержать. Королева судорожно притянула меня к себе и, пряча лицо у меня

на груди, бессвязно воскликнула:

— Спаси, спаси меня, о Пемброк, спаси меня от этого ужасного

призрака!

— Эссекс, Эссекс, Эссекс! — простонала распростертая на полу Эллинор,

выразительно воздевая бледную руку при каждом горестном возгласе.

Бурная дрожь, охватившая королеву, показала, как глубоко поразил ее

звук этого рокового имени.

— Мне сказали, — продолжала милая страдалица, — что он в Тауэре, но я

искала его там так долго, что совсем устала... Значит, есть тюрьма холоднее и

надежнее? Но разве тюрьма — место для вашего фаворита! И разве можете

вы отдать его могиле — ах, милосердный Боже! — и отрубить ему голову, эту

прекрасную голову, и погасить навеки этот сверкающий взгляд? О нет, я так

и не думала, — произнесла она изменившимся голосом. — Значит, вы все же

скрыли его здесь, лишь бы мучить меня... Но Эссекс не допустит, чтобы я

страдала — верно, милорд? Так значит... значит... — Ее взгляд медленно

обводил комнату, следуя в воображении за его шагами. — Да, да, — продолжала

она, оживляясь, — я думала, что этот голос возобладает — когда и кто мог

устоять перед ним? И значит, только мне надо умереть. Что же, я согласна... Я

проберусь в его тюрьму и пострадаю вместо него, но только не говорите ему,

потому что он любит меня... Ах, он очень любит меня, но, знаете, я одна

должна вздыхать об этом.

Она и в самом деле вздохнула. О, какое бесконечное страдание было в

этом единственном вздохе! Последовавшее долгое молчание побудило

королеву поднять голову. Перед ее глазами была все та же скорбная фигура, но

только теперь бедняжка снова поднялась с пола и стояла, приложив одну

бледную руку ко лбу и приподняв другую, словно требуя внимания, хотя

отсутствующий взгляд показывал, что мысль ею утеряна.

— Ах, теперь вспомнила, — вновь заговорила она. — Мне все равно, как вы

прикажете меня умертвить, но пусть похоронят меня в Фозерингее и пусть

непременно при мне будут служанки... непременно... вы знаете почему. — Это

несвязное упоминание о беспримерной участи ее матери болезненно поразило

Елизавету. — Но неужели вы не дадите мне еще раз взглянуть на него перед

смертью? О, какой радостью было бы мне увидеть его на троне! Но я вижу его

на троне! — воскликнула она с удивлением и восторгом. — Милостивый, царст-

венный! О, как он величественно прекрасен! Кто не согласится умереть за

тебя, мой Эссекс!..

— Увы! Никогда, никогда, никогда не увидеть его мне\ — простонала

измученная Елизавета.

— Я жена ему? — продолжала Эллинор, отвечая на воображаемые речи. —

О нет: судьба сестры — урок для меня! Не хочу больше кровавых браков.

Видите, — она неистовым жестом протянула руки, — у меня нет кольца, только

черное... поистине черное... если бы вы знали все... Но ведь мне не надо

говорить вам об этом — верно, милорд? Смотрите — вот мой возлюбленный, он

сам скажет вам.

Она схватила Елизавету за руку, которую та в страхе вытянула перед

собой, но тут же, слабо вскрикнув, отдернула свою руку и принялась

разглядывать ее с невыразимым ужасом.

— О, вы окунули мою руку в кровь, — воскликнула она, — в кровь матери!

Она теперь во мне... холодным током она течет к самому сердцу. Ах, нет...

это... это кровь Эссекса... Так вы все-таки погубили его — при всей своей

любви, при всех обещаниях? Погубили благороднейшего из людей! И все потому,

что он не мог любить вас. И эти морщины... фу, какой стыд!.. Разве можно

любить старость и безобразие? О, как ему были противны эти фальшивые

локоны и все ваши румяна и белила!.. Как мы смеялись над этими нелепыми

причудами!.. Но теперь я уже больше не смеюсь... Поговорим о могилах, о

саванах, о кладбищах... Если бы я могла узнать, где похоронена бедная моя

сестра... Вы, верно, скажете — в моем сердце... Да, в нем погребены все, кого я

люблю. И все же должен быть где-то на земле неведомый уголок, который

можно назвать ее могилой, лишь знать бы, где найти его. Там она наконец

покоится рядом со своим Лейстером... Он тоже был ваш фаворит... Кровавая,

кровавая это честь.

Королева, которая до этой минуты с трудом сохраняла присутствие

духа, при последних язвительных словах Эллинор поникла в глубоком

обмороке.

Трудно передать весь ужас моего положения. Я опасалась, что любая моя

попытка призвать кого-нибудь на помощь может побудить объятую горем

Эллинор к чудовищному акту мщения — мне было неизвестно, как и насколько

она была готова к нему. Если бы Елизавета в этот миг не лишилась чувств, я

уверена, что сама потеряла бы сознание. Я помнила, что королева верит,

имея тому много подтверждений, будто несчастная, столь устрашающе

явившаяся перед нею, давно скончалась в деревне; для тех же, кто некогда ввел ее

в заблуждение, сейчас было бы неразумно и небезопасно признать, что

известие было ложным.

— Так вот как? — вздрогнув, воскликнула Эллинор. — Кто бы подумал, что

это жестокое сердце все-таки можно разбить? Однако я разбила его... и она

ушла вслед... нет, не за Эссексом.

— Уйдем отсюда, милая Эллин, — сказала я, спеша увести ее из комнаты,

чтобы можно было оказать помощь королеве.

— Тише! — вскричала она, впадая во все большее исступление. — А то

скажут, что мы ее тоже обезглавили... Но кто ты? — Она устремила на меня

печальный, затуманенный взгляд. — Я где-то видела тебя раньше, но сейчас, из-

за этого бледного лица, я забыла все другие лица... Я не знаю, где я и куда ты

хочешь меня вести, — добавила она, печально вздыхая, — но ты похожа на

светлого ангела и, может быть, ты возьмешь меня с собой на небо.

Я воспользовалась этой благословенной минутой покорности и, опустив ей

на лицо черный траурный капюшон, провела ее в малый дворик, где мои

слуги дожидались, когда я освобожусь. Поручив ее их заботам, я вернулась и

разбудила в приемной фрейлин, чей несвоевременный сон позволил Эллинор

незамеченной пройти в королевский кабинет, — это обстоятельство в

сочетании со многими другими придало странному посещению видимость

сверхъестественного.

Все обычные средства оказались бессильны привести королеву в чувство, и

лишь стараниями врачей она очнулась, но перенесенный ужас навсегда