оставил след в ее сознании. Трепеща от страха, объяснить который могла бы

лишь я одна, она часто ведет с кем-то непостижимые для окружающих

беседы, жалуется на посещение гостьи из иного мира, приказывает запирать все

двери и все же воображает, что видит ее, и тщетно запрещает впускать.

Предполагаемое непочтительное безразличие окружающих разжигает

вспыльчивость, присущую ее характеру, который по многим причинам сделался

раздражительным, и ее неоправданный гнев порождает то самое непочтение, на

которое она жалуется. Так гнев и страх терзают ее преклонные годы, ускоряя

разрушение естества. Когда эти бурные чувства утихают, скорбь и отчаяние

наполняют ее душу. Не менее жестоко страдает она и оттого, что чувствует,

как приходит в упадок ее власть. Не желая расстаться с благом, которое ей

уже не в радость, в каждой протянутой руке она усматривает стремление

вырвать у нее скипетр, который, даже умирая, не хочет никому завещать.

О милая Матильда! Если бы ты действительно дожила до сей минуты и

стала свидетелем этого возмездия свыше, твои кроткие слезы пролились бы

даже над твоим смертельнейшим врагом! Ты не смогла бы без жалости

видеть царственную Елизавету, которой недоступны простые утешения света,

воздуха, пищи, радости. Та, чей могучий ум в будущем долго будет вызывать

изумление, как вызывал в прошлом, сейчас — лишь дышащее напоминание о

слабости и бренности человеческой.

Ах, если бы вокруг нее собрались все честолюбцы, жаждущие

главенствовать и повелевать; если бы единожды взглянули на эту царственную жертву

неуправляемых страстей, которая умела править всеми, но не собой, — каким

грозным примером стало бы это для них! Ах, если бы к ним присоединилось

великое множество тех, кто, презирая любовь к ближнему, на себя самого

обращает благословенное чувство привязанности, которое одно только и может

усладить слезы, что всем нам суждено проливать в этой жизни!.. Собравшись

у бессонного ложа, где изможденная королева угасает в царственном

одиночестве, они, быть может, научились бы благожелательности и своевременно

исправили те ошибки, которые, если в них упорствовать, сами для себя

становятся суровым наказанием.

* * *

Захваченная и поглощенная многочисленными и горестными событиями

скорбной истории, развернувшейся перед моим мысленным взором, всем

сердцем соучаствуя в каждом новом несчастье, я словно вновь прожила

печальные годы разлуки, вселившись в свою сестру. Собственные мои горести,

моя милая дочь, весь мир — все исчезло из глаз моих, обращенных к той,

что более не существовала или существовала так, что это лишь удваивало

мою скорбь. Я словно обратилась в статую отчаяния, прикованная мыслями

и чувствами к запискам, раскрытым передо мной, погрузившись в такое

глубокое раздумье, что леди Арундел сочла за разумную предосторожность

прервать его. Слова утешения, продиктованные ее дружбой, едва коснулись

моего слуха и не достигли сердца, неотступно следующего за печальной

чередой мыслей, явленных ему. Наконец, вздрогнув, словно пробудившись от

страшного сна, я пала на колени, возвела взгляд и воздела листы рукописи к

небесам.

— О всесильный Творец всего сущего, — промолвила я с тяжелым

вздохом, — Ты, что дал мне силы бороться с беспримерными испытаниями,

поддержи мою изнемогшую душу перед этим последним, этим величайшим... Не

позволяй губительной мысли, что все эти несчастья исходят от людей,

замутить чистый источник веры, где только и может усталая душа почерпнуть

утешения... Напротив — укрепи меня в благочестивой уверенности, что это —

Твое испытание для неких мудрых и избранных, дабы враги мои покоились в

своих могилах непроклятыми, а сердце мое не разбилось в сотрясенной

страданиями груди. О, как знать — быть может, Божественным соизволением мне

со временем дано будет собрать воедино рассеянные чувства и мысли моей

дорогой несчастной сестры, уврачевать глубокие раны этой измученной

души? Ах, Эллин! Ах, сестра моя!.. — простонала я, разражаясь наконец

спасительным потоком слез. — Как бы ты ни переменилась, где бы ни была, куда

бы ни исчезла, я и моя неизменная любовь будем неразлучны с тобой. Мне

нет нужды спрашивать, здесь ли она... Ваши сострадательные слезы, дорогая,

великодушная леди Арундел, говорят мне, что один и тот же кров приютил

двух наследниц горестной судьбы.

Хотя леди Арундел подтвердила, что сестра моя находится на ее

попечении, она усердно убеждала меня отложить встречу, столь волнующую, до той

поры, пока она не станет для меня посильной; однако глухая к голосу разума

природа, властная природа предъявила свои права, и душа моя подчинилась

ее страстному порыву. Глубокое, неизгладимое впечатление этой

мучительной встречи по сей день потрясает меня с прежней силой. Я некогда

содрогнулась при вести об убийстве моей матери, я стенала над гробом мужа, сотни

раз я проливала слезы над беспомощным младенцем, вздрагивающим у меня

на груди; но все эти скорбные чувства слились воедино, когда мой печальный

взгляд остановился на этих, по-прежнему любимых мною глазах, когда я

увидела, что угас их веселый блеск, сменившись бессмысленностью выражения,

когда я ощутила, как сердце, некогда заключавшее в себе все достоинства,

все очарование женственности, бьется неистово и неосмысленно рядом с

моим, готовым, казалось, в любую минуту расстаться со своей тесной тюрьмой...

Но позвольте мне не продолжать — эта сцена слишком тягостна для

воспоминаний, слишком мучительна для описаний. О, Эллинор, сестра моя!

Часть VI

Время, делающее привычным любое страдание, наконец дало

моему разуму силы противостоять глухой тоске, в которую его

повергла судьба дорогой страдалицы, не ведающей о своем

несчастье. Постепенно я обретала мужество обдумывать

прошлое, размышлять о будущем. С грустью и искренней

благодарностью я думала о леди Пемброк, узнав, что Господь

призвал к себе великодушную и щедро наделенную талантами

сестру леди Арундел. Она простудилась, ухаживая за больной

королевой, простуда перешла в чахотку и унесла ее жизнь

несколько месяцев спустя после смерти Елизаветы. До

последнего часа движимая возвышенным состраданием и дружбой, леди Пемброк

дополнила оставшуюся долю сокровищ управляющего (которую она

распорядилась выкопать в обозначенном месте) значительной суммой, которая

обеспечивала несчастную всеми благами, какие она в своем бедственном состоянии

способна была почувствовать, поместила к ней в услужение Алисию, ту

самую прислугу, о которой с такой нежностью упоминала Эллинор, и поручила

обеих попечению леди Арундел, с таким же великодушием принявшей на

себя эту многотрудную заботу. Добродетель столь совершенная служит сама

себе наградой и не ищет ни славы, ни благодати через посредство человеческой

благодарности, но признательность сердца, подобно благовонному курению,

восходит даже к Небесам! Так прими же ее, о нежнейшая из Сиднеев, там,

где ты сейчас обретаешься!

Странное и необъяснимое расхождение мнений — моего и моей сестры —

относительно лорда Лейстера служило для меня предметом бесконечных

размышлений. Все же, поскольку расхождение это стало очевидным лишь

начиная с того времени, как мы приехали в Лондон, я не могу не объяснить ее

слепоту той же причиной, которую она приписывала моей... Несомненно, она ус-

воила необоснованные предубеждения лорда Эссекса, чье честолюбие (как

бы трагически он его ни искупил) всегда склоняло его относиться

недоброжелательно к вельможе, в чьей тени ему неизменно приходилось оставаться. По