ей было одинаково мучительно видеть свежую зелень деревьев и

великолепное строение, ставшее для меня, увы, лишь прекрасным мавзолеем.

Смиренно попросила я разрешения проникнуть за ворота, которые прежде

распахивались настежь при моем появлении. Но — ах! — если снаружи здание и

казалось прежним, то какие странные изменения претерпело оно внутри! Толпа

усердных слуг в ливреях более не спешила навстречу при отдаленных звуках

охотничьего рога. Мне более не суждено было отдыхать в позолоченных

галереях, где картины услаждали взгляд, а прохлада овевала свежестью. Я не

могла более, даже в мечтах, узреть возлюбленного, благородного владельца

замка, чья изысканная любезность придавала особое очарование его

гостеприимному привету. Во всем произошли перемены, ранящие и оскорбляющие все

чувства. Множество прилежных работников трудилось в залах, где некогда

пировала Елизавета, и трудно было сейчас представить себе на этих

нечистых, покрытых трещинами стенах роскошные гобелены. Шум сотни ткацких

станков мгновенно поразил мой слух. На отдаленном озере, прежде

заполненном пышно убранными прогулочными лодками и отзывавшемся радостным

эхом на звуки веселья, теперь шла хлопотливая хозяйственная жизнь,

странная и удивительная.

События такого рода заставляют нас внезапно и мучительно осознать, как

стремительно надвигается возраст. Когда мы только еще пускаемся в

плавание, не замечая течения времени, поглощенные грозящей нам опасностью или

очарованные своими радостными ожиданиями, мы быстро несемся вперед,

почти не чувствуя своего продвижения, пока поток не прибьет нас вновь к

знакомому берегу. Увы! Так очевидны становятся плачевные перемены, слу-

чившиеся за столь короткое время, что мы стареем мгновенно и вновь

отдаемся на волю потока, готовые скорее разделять разрушение, чем наблюдать

его.

Среди немногочисленных слуг, оставленных скаредным владельцем

опустелого замка, оказался человек по имени Габриэль, тут же напомнивший мне

о себе. Я сразу признала его и вспомнила, что он был смотрителем наружных

строений. Мой объявленный титул, вдовий наряд, который я продолжала

носить, поразили сердце бедняги, согнутого почти до земли старостью,

болезнями и нищетой, когда же к этим обстоятельствам добавились воспоминания о

мирных и изобильных днях, которые он знавал на службе у хозяина,

неизменно щедрого к своим слугам, благодарность его обратилась в скорбь, и

несчастный старик, рыдая, припал к моим ногам. Это не оставило бы равнодушным

даже стороннего наблюдателя, и я была потрясена не менее старика. Тревога

быстро распространилась среди работающих и достигла сэра Хамфри Моур-

тона. Он нерешительно появился из своих покоев и, когда толпа работников

смиренно расступилась перед ним, издалека смерил меня взглядом, очевидно

теряясь в догадках относительно цели моего посещения. Мой кошелек все

еще был у меня в руках, а часть его содержимого — в руках тех, кто с

готовностью оказал мне помощь. По этой ли причине или потому, что усталая

утонченность моего облика привлекла его, — не знаю, но его изборожденное

заботами лицо, пока он приближался ко мне, постепенно разгладилось, тщетно

силясь изобразить благосклонную улыбку. Я поднялась, чтобы ответить на

его изысканно-любезное приветствие, и поведала ему, что когда я в последний

раз покидала стены этого замка, то была его хозяйкой, горячо любимой и

счастливой женой лорда Лейстера. Однако, заметив, что под влиянием

смутных предчувствий неких отдаленных притязаний брови его опять начали

хмуриться, я добавила, что, вполне сознавая, что давно утратила все права на это

дорогое для меня место, приехала узнать, не пожелает ли он расстаться с ним,

а также с целью спасти из нищеты тех достойных слуг покойного

благородного владельца замка, которые пережили и свою способность трудиться, и того,

кто должен был вознаградить их за службу. Какое сердце нечувствительно к

той добродетели, в которой единственно мы можем походить на своего

Творца? Благотворительность, подобно религии, внушает почтение даже тем, кого

не может привлечь на свою сторону. Скупец воздал громкую хвалу моей

щедрости и, сделав над собой величайшее усилие (если учесть различие наших

характеров), пригласил меня провести ночь в замке. Комнату, в которой я

прежде жила, он назвал лучшей в замке, и туда я была препровождена. У меня

было с собой все необходимое, чтобы обеспечить себе хороший прием, и когда

сэр Хамфри увидел, как слуги уставляют стол холодными кушаньями,

которые мы взяли в дорогу, его дух воспрянул при виде роскоши, за которую ему

не придется платить. Столь приятный соблазн надолго задержал его в нашем

обществе. Наконец я поняла, что положить конец затянувшемуся визиту

можно лишь одним способом: почтительнейше просить его принять все, что

осталось несъеденным. При виде того, что слуги, по моему знаку, собираются

выносить кушанья, страх, что по дороге что-то может пропасть, возобладал в

нем над весельем этой минуты, и он поспешил вслед за выносимым вином.

С нетерпеливо бьющимся сердцем я приподняла шпалеру, которая в этой

комнате, по счастью, сохранилась — не столько из-за красоты, сколько из-за

старости: она так обветшала, что была заплатана во многих местах. Позади

кровати мы обнаружили секретную пружину потайного шкафа, который я

открыла без всяких затруднений. С помощью леди Арундел я достала хорошо

памятные мне шкатулки, время от времени останавливаясь и проливая слезы

над дорогими воспоминаниям, которые вид их с такой силой пробудил во

мне. И когда, обратив взор к небесам, я горячо возблагодарила Творца за

благоприятствие в осуществлении моих немногих оставшихся желаний, мне

почудилось, что я вижу светлый дух того, кто укрыл для меня эти сокровища.

Леди Арундел не желала слышать об отдыхе, пока мы не проверим

содержимое шкатулок. Первая была наполнена фамильными бумагами,

долговыми обязательствами, контрактами, закладными, которые по большей части

были для меня непонятны и все бесполезны. Следующая содержала письма и

небольшие украшения, ценные не сами по себе, а из-за воспоминаний, с ними

связанных. Под ними оказалась позолоченная шкатулка с несметно дорогими

украшениями и с тем, что имело еще большую ценность — с формально

удостоверенными обязательствами и расписками касательно всех сумм, которые

лорд Лейстер, как он сам поведал мне, столь предусмотрительно разместил в

других странах. Я даже не знала о существовании этих документов. Все это

было таким щедрым дополнением к наследству, уже обогатившему мою

милую Марию, что мне представилось, будто отец ее даже из могилы радуется

возможности одарить ее, а Всемогущий, милостивый даже тогда, когда мы

почитаем Его суровым, таким образом сберег ей на благо сокровища,

которые мне было бы не под силу сохранить среди моих многочисленных и

тяжких испытаний. В следующей шкатулке хранился дар нежной матери

любимому чаду: в ней были все свидетельства королевы Шотландии и других лиц,

посвященных в тайну моего рождения, и брачный контракт лорда Лейстера и

мой. Я почувствовала себя беспредельно богатой, вновь обретя эти права, и

хотя осторожность никогда, быть может, не позволила бы мне заявить о

своем родстве с королем Иаковом, завещать своей дочери возможность сделать

это в иное, благоприятное время было большим утешением для меня.

Леди Арундел и я провели часть ночи, укладывая эти ценности в пустые

сундуки, специально для того привезенные, потом, закрыв потайной шкаф и

уничтожив все следы наших поисков, легли спать. Мы отправились в путь