довольно. Вынужденная публично заявлять о своем сожалении и подавать

пример глубочайшего траура по случаю деяния, которое только ее волею и

могло совершиться, она имеет несчастье сознавать, что ее злодейски

умерщвленная царственная узница теперь приближена к Небесному Престолу,

омытая слезами даже собственных подданных ее гонительницы. Никогда более

Елизавете не знать покоя, ибо он пребывает лишь в безвинных душах».

Уверенность в том, что Елизавета вызвала отвращение и ужас во всем

мире чудовищным поруганием прав, даваемых королевской кровью,

общественным положением и полом, отчасти утолила мое жгучее негодование. Да,

подумала я со вздохом, Небо нашло наказание, соразмерное ее преступлению.

Совершив на глазах у всех один поступок, противоречащий политике всей ее

жизни, она показала себя такой, как она есть, и мир от нее отшатнулся. Ей

суждено было пережить свою юность, свою добродетель, свою славу, свое

счастье. И хотя голову ее венчает царственная диадема, тщетно будет она искать

нежные и верные объятия, в которые могла бы склониться в усталости.

Яростные страсти, что так часто бывали разрушительны для других, теперь, не

имея для себя жертвы, неизбежно обратятся на сердце, таящее их в себе, и

наконец, завидуя славной кончине, как прежде завидовала блистательному

расцвету Марии Стюарт, она окончит дни свои в страхе перед потомками

Марии. Тщетно будет она с жестоким усердием истреблять их: каждое

преступление будет порождать новый страх, и мученичество королевы Шотландии

будет множить причины ее ужаса, потому что теперь ей известно: Мария

оставила не одно дитя. Ближе к вечеру мне подали записку от моего супруга:

«Сердце, что так долго мучилось, предвидя твою скорбь, желает

разделить ее с тобой. О, моя единственная любовь, не лишай меня доли в твоем

сострадании. Ежеминутно страшась потерять дочь, я позволил судьбе матери

бороться в душе моей с этим горем и не отваживался сообщить тебе о ней до

той поры, пока скрывать ее сделалось невозможно. Я не прошу тебя

утешиться: плачь, моя дорогая Матильда, но плачь в моих объятиях, ибо что же

останется мне в жизни, если ты отвыкнешь любить меня?»

Эта записочка, благодетельно рассчитанная на то, чтобы пробудить во мне

нежнейшие из чувств, вызвала у меня бурные потоки слез. Я упрекала себя

яростно и жестоко. «Не дай мне, Господи, — восклицала я, — казня себя за

одну ошибку, совершить другую! Когда нет д,ля меня более (Боже, зачем

дожила я до этого!) долга и прав дочери, вдвое должны возрасти долг и права

жены. Да, Лейстер, избранник мой, я твоя, навеки твоя, и если это угнетенное

скорбью сердце не растворится в печали, придет день, когда оно вновь будет

принадлежать тебе одному; и с этой минуты священны для меня права всех,

кто связан со мною». Я собрала свои непокорные, горячечные мысли и

вознесла их в молитве. Благословенное спокойствие снизошло на мой смятенный

ум. Выйдя в соседнюю комнату, где мне слышались шаги милорда, я

бросилась в его объятия.

— О ты, кого я так неотвратимо полюбила, — выговорила я с трудом, — ты,

в котором теперь почти вся моя жизнь, если можешь, заполни собою все пути

к моему сердцу и огради его от мыслей о прошлом.

В ответ он не вымолвил ни слова, а лишь прижался щекой к моей щеке, и

наши слезы смешались.

— Я вижу ясно правду, роковую правду, — сказала я, возвращаясь к

письму леди Арундел. — Милая, несчастная сестра, так, значит, это ты ускорила

смерть нашей страдалицы матери! То, что Елизавете известна моя

принадлежность к семейству Стюартов, она подтвердила самым ужасным способом,

но как ей удалось это открыть — оставалось бы, без письма леди Арундел,

недоступно пониманию. Я поняла, что сестра неосторожно носила при себе

копию доказательства нашего происхождения, самые дорогие сердцу и верные

подтверждения свидетелей, тогда как мои и сейчас хранятся в потайном

ящичке в Кенильворте, и эта неосторожность в один миг разрушила ее покой

и решила судьбу нашей матери. О безжалостная Елизавета! Неужели твоей

мстительности мало одной жертвы? Неужели и дочь безгласно погибла на

оплаканной могиле матери? Никогда более, сестра моя по крови и сердцу, не

увижу я тебя, никогда более не получу утешения в милых звуках твоего

голоса. Никогда более не суждено мне вместе с тобой, проникая взором сквозь

завесу будущего, видеть проблески грядущих золотых дней. Несомненно,

Елизавета вообразила, что это единственное существующее подлинное

доказательство. О, если только она, поддерживаемая этой уверенностью, поднимет

руку на жизнь ни в чем не повинной Эллинор, я принесу столь же

неопровержимые свидетельства о браке Марии с Норфолком и нашем рождении к

ступеням трона Генриха. Он славится справедливостью и великодушием, а я,

увы, по своей беспомощности нуждаюсь в них. Семья Гизов встанет на мою

защиту, и монархи Европы, быть может, придут наконец на помощь

бессильному королю Шотландии и избавят его от чувства немощности на троне.

Лорд Лейстер не мог всецело разделять и ни в коей мере не желал

ограничивать мои нежные чувства к своей семье, и жизнь его в это время нельзя

назвать счастливой. Мисс Сесил вновь оказалась для нас ангелом-хранителем.

Как посредник между нами, она одинаково сострадала и несла утешение

обоим, и постепенно мои ожесточенные чувства смягчились и сменились

печалью. Я начала прислушиваться к постоянно внушаемой мне надежде, что

сестра моя жива и вследствие какого-нибудь счастливого события еще, быть

может, вернется к нам. Милорд получил единодушные заверения своих друзей в

том, что Елизавета не выказывает намерения обвинить его в государственной

измене; король Генрих был доволен, узнав о его планах поселиться во

Франции. Таким образом, мир вновь снизошел на нас, и, казалось, он покоится

теперь на лучшей и более прочной основе, чем прежде, и я наконец могла

всецело посвятить себя тому, чтобы вознаградить милорда за все, от чего он

ради меня отказался.

Склонившись на многократные увещевания леди Мортимер, я решилась

ехать в Руан, откуда до той поры мы получали все необходимое, чтобы жить

сообразно нашему положению. Город издавна был известен как прибежище

всех высокородных изгнанников, и милорд избрал его местом нашего

обитания: мое родство с леди Мортимер позволяло надеяться на то, что мне будет

оказан всяческий почет, а имя лорда Лейстера должно было вскоре создать

нам собственный небольшой придворный круг. То событие, которого оба мы

ожидали с радостью и страхом, было уже очень близко, и для меня большим

облегчением представлялось покровительство высокородной дамы, чей

жизненный опыт и родственная нежность могли умерить мои страдания.

Неустанная снисходительность и заботливая чуткость лорда Лейстера с каждым

часом делали его дороже моему сердцу, и я, по размышлении, радостно

примирилась со своей судьбой за то, что при всей ее суровости она сохранила

неизменным того, кто занимал первое место в моем сердце.

Не желая публично заявлять о себе, пока мы не создадим собственной

свиты и не решим, где поселиться, милорд предуведомил леди Мортимер, что

мы прибудем ближе к ночи. Когда мы въезжали в городские ворота Руана,

сопровождаемые ее свитой, сердце мое радостно билось при мысли о

предстоящей встрече с сестрой благородного Норфолка, единственным человеком (не

считая моей собственной сестры), кровно связанным со мной. Она встретила

меня на пороге приемной залы. С глубоким чувством я сжала обе ее руки,

оросила их слезами, прижала к груди. Она обняла меня с чрезвычайной

сдержанностью и, на миг отстранив от себя, обвела мое лицо и фигуру столь