друга, — как внезапно и странно переменилась моя судьба! Однако я смирилась
душой перед той силой, которая, со столь примерной справедливостью пока-
рав Мортимера, избавила меня от него, и полагала, что всякое иное несчастье
не так велико, как несчастье стать его венчанной женой, ибо это несчастье
могла исправить только смерть.
Мы не прошли и малой части своего опасного пути, когда клубящиеся
облака над нами окрасились в багровый цвет и моих спутников охватил ужас,
неотделимый от чувства вины. Хотя ими и были приняты все мыслимые
предосторожности, чтобы скрыть следы разгрома на покидаемой плантации до
тех пор, пока сами они не окажутся вне досягаемости, от одной незамеченной
и непогашенной искры разгорелся пожар и, перекидываясь с одного строения
на другое, охватил богатые, хотя и разграбленные, владения Мортимера
единой стеною пламени. Это зрелище вызвало мрачные опасения у беглецов на
ночной дороге; мне же оно напомнило о том, что было моей душе ближе и
мучительнее. Слезы безмолвно и печально струились по моим щекам, когда я
думала о том, что все богатство недостойного соперника стало погребальным
костром лорда Лейстера. «Прощай, прощай надолго! — взывала моя
угнетенная горем душа. — О, безмерно любимый! О, беспощадно отмщенный! Какая
бы судьба ни ждала твою несчастную вдову, позволь ей смиренно
повиноваться воле Господа, даровавшего тебе торжество такого погребения!.. Увы!
Пройдет лишь несколько часов — и ничто не будет напоминать о твоем
существовании, кроме бедного младенца, который тихо вздрагивает в лад биению
материнского сердца. Ничья верная рука не отделит пепел оскорбителя от пепла
оскорбленного. И все же не надо жалоб, ибо по закону Всевышнего ужасен
будет суд над душами, которые в эту страшную минуту покидают свою
телесную оболочку».
Я обратилась к Эмануэлю, по-прежнему шагавшему рядом со мной, и
попросила его объяснить мне причины произошедшего мятежа и чем
отличаются его побуждения от побуждений его сотоварищей.
— Побуждения рабов, — ответил мой великодушный заступник, — подобны
их природе — дики и разнообразны, мои же просты: справедливость и
любовь. Тиран Мортимер, о чьей судьбе не заплачет ни одно живое существо,
утвердился на этом острове благодаря не только благосклонности Филиппа
Второго, но и в не меньшей степени благодаря женитьбе на сестре нынешнего
губернатора, дона Педро де Сильва. В этом вельможе он встретил
родственную душу — человека низкого, алчного, деспотичного и жестокого. И только в
одном они различались: Мортимер был по природе смел и предприимчив,
дон Педро — осторожен и боязлив. Но бесчинства одного всегда находили
защиту в беззакониях другого, и дон Педро, не отваживаясь сам заниматься
пиратским промыслом и незаконной торговлей, которые только и могли
обогатить человека в те времена, когда лишь зарождалось это поселение, втайне
имел долю в том, что награбил и наторговал его зять, тогда как Мортимер
один оставался на виду, случись судебное расследование. Высокомерие,
жестокость и тщеславие Мортимера, чудовищно возросшие с ростом его
богатства, вышли из всяких границ. Дон Педро, понимая, что всецело находится в
его власти, не осмеливался подвергать сомнению законность его поступков,
тем более — призывать его к ответу. То время, что Мортимер между частыми
отлучками проводил дома, разрушило душевный покой и сократило жизнь
донны Виктории, безмолвной жертвы алчного союза ее брата и мужа. Я
пришел в эту семью вместе с нею как ее мажордом и, занимая этот пост, так
часто был свидетелем скотской грубости Мортимера, что мое отвращение к нему
вскоре переросло в ненависть. Я был молочным братом донны Виктории, и
моя почтительная привязанность к ней была столь глубока, что постепенно
чинимые ей обиды я стал чувствовать как свои. Необузданный и
распущенный во всем, в особенности в отношении женщин, Мортимер обычно
прибегал к силе там, где не добивался своего обманом, и только те из слуг
сохраняли свое положение в доме, что с готовностью содействовали его грубым и
порочным развлечениям. После смерти госпожи у меня не было никакого
будущего и я с радостью оставил бы дом Мортимера и вернулся в Испанию, но он
коварно удерживал у себя ту значительную сумму денег, что мне удалось
скопить, как и наследство, оставленное мне донной Викторией. И в ответ на
всякое обращение к нему, даже на просьбы вернуть то, что мне принадлежит, он
надменно угрожал мне бессрочным заточением, а я не раз видел, как эта кара
постигала людей за вину не больше моей. К тому же я не мог надеяться
покинуть остров, так как согласие губернатора зависело от Мортимера.
Незаслуженные притеснения озлобили меня и подготовили к тому дню, когда
произошло событие, побудившее меня поднять руку на своего тирана.
Между тем низкие соучастники его удовольствий и преступлений
присвоили себе безграничную власть над несчастными рабами, осуществляя ее с
помощью насилия и жестокостей, перед которыми меркнет воображение.
Тщетно душа моя содрогалась при виде этих бедствий: я не мог ни предотвратить,
ни исправить их. Не имея возможности покинуть остров или хотя бы
получить назад свои деньги, я провел два года, строя неисполнимые и порой
отчаянные планы. Я видел, что измученные притеснениями рабы готовы к мятежу
и ждут только благоприятного момента, чтобы восстать и перебить толпу
своих угнетателей. Я не намеревался вступать в их сообщество, но с угрюмой
радостью скрывал его существование до того дня, когда бесповоротно решил,
как мне далее действовать. Надо ли говорить, что это был день, когда сюда
привезли вас? Когда я увидел, как вас, осиянную невинностью и красотой,
ввели в эти нечестивые стены, как горестная слеза скатилась на ваше прекрасное
дитя, подобно целомудренной весенней росе, кропящей полураскрытые
цветы, я понял, что душа ваша содрогается перед этим чудовищем, и решил
оберечь вас ценою собственной жизни, более того — в ту самую минуту, когда
последняя надежда будет истреблена в вашем сердце. Я немедля
присоединился к заговорщикам. Они были готовы и ждали лишь того, кто возглавил бы
их. С помощью различных ухищрений я добыл для них оружие, а днем
восстания назначил день вашей брачной церемонии, когда Мортимер и его
приспешники будут всецело поглощены происходящим и, конечно, неохраняемы.
Рука Провидения, несомненно, направляла все наши действия. Злодеи
заплатили (насколько возможно заплатить жизнью) за свои многочисленные безза-
кония. Но, увы, госпожа, я мало думал о последствиях. Опасно вооружать
разъяренных и невежественных людей. Слишком поздно я понял, что ваша
жизнь и моя висят на волоске, и я могу лишь клятвенно заверить вас, что,
покуда длится моя, ваша будет неприкосновенна. Темные, доведенные до
отчаяния, несчастные существа, что окружают нас, — это отнюдь не те простые и
счастливые создания, которых поначалу встретили здесь жестокие
поработители. Безжалостное угнетение ожесточило их сердца, а вид недоступной
роскоши развратил. Их собственные нужды возросли от знакомства с теми
благами, которыми пользуются другие люди, а то, что им хочется, они научились
добывать любой ценой. Не стану скрывать от вас: ваша единственная
возможность спасения — в надежде на то, что нас настигнет погоня, хотя для меня
это означает гибель. Так что роковой пожар, который лесные заросли сейчас
почти заслоняют от нас, из всех чудес минувшего вечера — самое очевидное
проявление заступничества Небес за вас.
Зная о благородстве чувств, присущем испанской нации, в особенности во