всем, что касается представительниц слабого пола, я не удивилась столь

пылкому великодушию, которое при иных обстоятельствах было бы

неожиданным. Удовлетворяя его почтительнейшую просьбу, я поведала ему свою

печальную историю. Эймор в ревнивой настороженности шагал рядом с моей

лошадью с другого боку и, не зная ни слова того языка, на котором я

говорила, был вынужден целиком полагаться на перевод соперника, а Эмануэль, без

сомнения, постарался придать моему рассказу наиболее благоприятный дая

его целей характер. Известие о том, что я дочь королевы, распространилось в

толпе и смягчило ее свирепость, но вскоре на этом высоком отличии стали

основываться тщетные надежды на некие воображаемые блага, которые они

все надеялись получить от меня — от меня, бывшей, в сущности, самой

беспомощной и беззащитной из всех обездоленных скитальцев.

Я много думала о словах Эмануэля о том, что смогу обрести безопасность,

только если нас настигнет погоня, но, представив себе, какая ужасная судьба

ожидает в этом случае окружающих меня людей, не смела на это надеяться.

Мы продолжали путь сквозь лесную чащу, куда едва проникал свет небесных

звезд, когда же я вообразила простирающиеся далее дикие заросли и горы,

где мне и моему младенцу суждено провести всю жизнь, как помертвело мое

сердце! Но когда к этому страху прибавились еще более чудовищные

опасения, сознание едва не покинуло меня под гнетом ужаса. Я была убеждена, что

Эймор не пожелает лишиться поддержки своих сотоварищей, а могла ли я

надеяться, что один великодушный человек в силах будет противостоять

толпе объединившихся врагов? Но даже если Эмануэль сумеет справиться с

ними, то не возникнут ли в его сердце надежды, не менее опасные для меня?

Сквозь застывшие сплетения лесных зарослей я вознеслась душой к Тому,

чье око проницает и полуночный мрак, и полуденный блеск, и словно что-то

коснулось моей поникшей в отчаянии души, дав мне уверенность, что Он не

затем спас меня от ужасов Убежища, чтобы покинуть здесь. Я не ошиблась в

этой своей уверенности.

Так как занимающийся день обязывал к большей осмотрительности в

передвижении, беглецы выбрали укромную ложбину и там остановились, чтобы

выслать вперед дозоры и подкрепиться. Увы, я вздохнула об этих

несчастных: пример европейских пороков побудил их к чудовищному подражанию, а

между тем они даже не позаботились запастись теми простыми предметами

первой необходимости, что только и делают жизнь сносной, вместо этого

пленившись пестрой мишурой и безделицами, от которых не умели получать ни

пользы, ни радости. Их временное спокойствие было нарушено самым

устрашающим образом. Высланные вперед дозорные поспешно вернулись и

принесли известие, что они окружены, пути отрезаны, продвигаться далее

невозможно. Хотя это известие означало для меня спасение, я всей душой

сострадала горестной судьбе моего спутника. Несчастные женщины в последний раз

заключали в объятия своих отчаявшихся мужей, орошая их такими потоками

горьких слез, что, казалось, могли отмыть все следы недавно пролитой крови.

Обреченные мужчины с суровыми, неподвижными лицами разбирали

оружие, решив кинуться на разобщенные группы преследователей и

восторжествовать над смертью, унося с собой жизнь хотя бы одного врага. Даже

некоторые из жен, преисполнившись в эту минуту ярости, последовали за ними,

вооружившись чем сумели. Другие, не менее, чем они, устрашенные, вместе со

своими несчастными детьми толпились вокруг меня, словно я могла их

защитить, и провожали своих соплеменников воплем, который мог пошатнуть

трон милосердия. Эймор и Эмануэль не отрывали взгляда от подножия

дерева, где я сидела, как Королева Печали. Ужасно было бы в такую минуту

делать различие между ними, омрачая, быть может, их последние мгновения.

Положив свое дитя на колени, я протянула руки им обоим, и они благодарно

приняли эту милость. Даже дикарь смягчился — жаркая слеза скатилась на

руку, которая содрогнулась от его прикосновения. Эмануэль с изысканной

почтительностью согнулся в низком поклоне, потом склонился над

протянутой ему рукой. Переведя пылающий взгляд с моего лица на лицо соперника,

галантный испанец воскликнул:

— Прощайте, самая боготворимая из женщин! Прощайте навсегда! От

скольких зол смерть спасает всех нас!

Во время последовавшей кровавой бойни я заткнула уши, чтобы не

слышать выстрелов, на которые мучительными стонами откликались несчастные

женщины, окружившие меня. Схватка была короткой. Европейцы ворвались

в ложбину из мрачных зарослей, где за несколько минут превратили всех

этих женщин в беззащитных вдов. Женщины — виновные, но несчастные, —

простершись на земле при виде направленного на них оружия, пытались,

выражая жестами полную покорность и выставляя вперед своих детей,

умилостивить разъяренных победителей. Я поднялась со своего места и на плохо

повинующихся ногах пробралась сквозь толпу к человеку, явно возглавлявшему

преследование. Он был поражен, увидев среди уцелевших беглецов белую

женщину. Остаток сил я употребила на то, чтобы вымолить защиту для себя

и младенца и жалость к своим спутницам. Он слушал, не вникая в мои слова:

всей душой он был озабочен раскиданными вокруг богатствами, которые,

вследствие усмирения невольников, переходили в его руки, и ни я, ни моя

дочь, ни моя судьба не представлялись ему предметами достойными

внимания. Все участники погони усердно нагружались разнообразными

ценностями, а потом, сообразив, что судьба возвращает им и живую собственность,

погнали с собой невольниц с детьми, согбенных под бременем несчастья,

усталости и оков. Выйдя из гибельной лесной чащи, сквозь которую пробиралась

всю ночь, я благоговейно подняла взор к восходящему светилу, озарявшему

разум так же, как озаряло оно весь Божий мир, и вызвала в душе своей

светлые картины будущего, чтобы -заслониться ими от ужасных впечатлений

минувшего. Возвращаясь, вследствие столь невероятных событий, в

цивилизованное общество, я всем сердцем восславила благо — простое, ни с чем не

сравнимое благо свободы и в мечтах устремилась в Англию, легко одолевая

все мыслимые препятствия. Мой горький жизненный опыт убедил меня в

том, сколь непрочно человеческое счастье, какие гонения почти неизменно

навлекают на нас драгоценнейшие природные дары, и яркие видения любви,

честолюбивых замыслов, славы померкли в моих мечтаниях, оставив мне

опору лишь в довольстве своим жребием, чей кроткий взор обращен к

ниспосланному Небесами смирению. Священные лучи смирения, пронизывая его

бренное пристанище, каждую слезу обращают в драгоценный перл. Душа

моя стремилась к печальному покою, который ей, как я поняла, был еще

доступен.

Нежно любимая, ни о чем не ведающая участница всех превратностей

моей судьбы невинным весельем своей улыбки поддерживала мой дух, и в

заботах о ней, бывшей для меня единственным источником радости, я пыталась

укрыться от всех прочих забот.

Любопытство, поначалу вызванное моим присутствием, не простиралось

далее обыкновенных расспросов, но, так как я не говорила по-испански и

никто из них не знал хорошо французского, я вряд ли могла надеяться

расположить к себе этих людей. Я дала им понять, что состою в близком родстве с

убитым Мортимером, но это обстоятельство отнюдь не привлекло их на мою

сторону, а, напротив, скорее оттолкнуло и внушило отвращение.

Ночь наступила еще до того, как мы достигли Сантьяго-де-ла-Вега, где все

жители, в полном вооружении, нетерпеливо ждали возвращения тех, кто был

послан в погоню за мятежными беглецами. Неотличимо затерянная среди