настояла, чтобы Эссекса лишь уведомили о присутствии его нареченной в числе

прочих незамужних молодых особ, среди которых он должен любящим

сердцем ее отличить. Это была не вполне удачная затея. Мисс Уолсингем в

детстве была просватана за лорда Эссекса скорее в знак примирения между

семьями, чем в надежде на их будущую взаимную склонность. В соответствии со

строгими принципами леди Уолсингем, до недавних пор дочь ее жила в

полном уединении, но по смерти матери обрела ничем не ограниченную свободу.

Страсти этой молодой особы, бурные от природы, всегда противились

ограничениям, но, вынужденные до поры смиряться, они отметили ее характер, еще

в юные годы, чрезвычайной надменностью. Красота, которой она была щедро

наделена, вскоре собрала вокруг нее толпу поклонников, отчего возросло ее

тщеславие, а к гордости добавилось кокетство, и крайние проявления этих

качеств сочетались в ней с безграничным легкомыслием. Полагали, что один

только сэр Филипп Сидней способен был тронуть ее сердце, но так как он с

самого начала отдал свою любовь другой, мисс Уолсингем делала вид, что

пренебрегает им, и ждала возвращения своего нареченного жениха, с тем

чтобы согласиться на брак.

Мисс Уолсингем поддержала затею леди Пемброк, что привело в

некоторое недоумение остальное общество, и после многочисленных шуток на

предмет сердечного ясновидения леди Пемброк послала за своим супругом и за

гостем... О, Небо!.. Этот гость, этот непобедимый воин, которому суждено

было решить мою участь... Зная, как молод он, я ожидала встретить в его

облике и манерах признаки юношеской незрелости и незавершенности. Каково же

было мое удивление, когда я увидела рост и величавость лорда Лейстера,

совершенство черт, не уступающее ему, но при этом стройность фигуры,

свежесть и красота лица были озарены блеском молодости, отмечены

изяществом в соединении с прямодушием, а выражение лица говорило о тонкости и

деликатности чувств, сравниться с которыми могли лишь те, что неизменно

вызывал он сам. Нет, я не передала и половины того глубокого и

драгоценного впечатления... тщетно я пыталась бы передать его. Он взглянул — и мне

показалось, будто я только сейчас обрела зрение, он заговорил — и я словно

обрела слух. Опасаясь, что мое смятение скажется и выдаст меня, я опустила

глаза, но они уже донесли этот образ до моего сердца, я все еще видела его

внутренним взором, а мой очарованный слух сохранил звук этого голоса,

оставаясь глухим ко всем остальным голосам. С выразительной улыбкой

выслушав непререкаемое повеление леди Пемброк, он поцеловал протянутую ею

руку и вслед за тем движением, исполненным грации, преклонил колено

передо мной... Милосердное Небо! Как безгранично было мое смущение при

этой неловкой ошибке, но как глубока была моя безмолвная радость! Безу-

держное веселье всего общества раздосадовало его. Великодушно делая вид,

что только в этом смехе видит причину моего огорчения, он почтительно

попросил прощения за то, что вовлек меня в эту великолепную шутку, которой

дамы столь любезно почтили его. Понизив голос, он добавил, что перед кем

бы ему ни повелевала склониться родительская власть, он всегда будет

помнить с гордостью и удовольствием о том непогрешимом выборе, на который

отважилось его сердце. Затем, приблизившись к мисс Уолсингем, чье

выражение готовности избавило его от новой ошибки, он почтил ее весьма

прохладным комплиментом, пробудив все яростные свойства ее натуры, и тут же

перешел к другим дамам, дабы подобным же образом приветствовать их.

Взор его между тем вновь и вновь останавливался на мне с выражением

пылкого прямодушия, которое отличало его всю жизнь.

Я покинула его общество и вернулась во дворец, охваченная той же

пылкой страстью, какую некогда дерзала порицать в тебе, льстя себя надеждой,

что он уже обдумывает, как положить конец помолвке, не находящей

отклика в его сердце. Как сладостны были эти часы, исполненные надежд! Готовясь

сделать тебе признание, дать выход своей любви, доверив ее твоему

преданному сердцу, я застала тебя в слезах, в тоске и страхе, ибо именно тогда

сделалась очевидной жестокая, необузданная ревность лорда Лейстера. Не имея

смелости поминать обстоятельство, столь далекое от причины твоей печали, я

схоронила это драгоценное впечатление в тайниках души и посвятила себя

врачеванию твоих глубоких сердечных ран. Вследствие странной перемены в

своих чувствах я научилась справедливо судить о твоих, и усиливающееся

сходство обстоятельств с каждым днем все нераздельнее сливало наши души,

хотя я ни словом не обмолвилась о своих чувствах. Гордые мечты о величии,

порою ожесточавшие сердце, которое я осмелюсь назвать благородным,

тотчас исчезли перед лицом более сильной страсти, непостижимым образом

заполнившей ту зияющую пустоту во мне, которую я ощущала и которую

доселе ничто не могло заполнить. Я более не роптала на королеву, я более не

думала о королевском дворе как о тюрьме — с этой минуты, спокойно

примирившись со своей судьбой, я устремила все свои желания к одному-единствен-

ному предмету.

Я даже прилежно занялась воспитанием чувств лорда Лейстера, улаживая

несогласие, от которого оба вы одинаково страдали, хотя ни один не

признался бы в этом. Лорд Эссекс во время таких бесед неизменно находился

поблизости, и его пристальный взгляд стремился проникнуть в природу связи

между нами и в тайну нашего происхождения, так старательно скрытую от всех

Лейстером и Елизаветой. Неприязнь, которую твой супруг уже проявлял в

отношении Эссекса, в таких случаях становилась еще более явной, и, видя в

себе причину этого, я всячески старалась мелкими знаками внимания и

уважения вознаградить терпение своего любезного поклонника. Неприязнь столь

неоправданная усиливала, однако, мою собственную неприязнь к лорду Лей-

стеру, хотя в то же время и давала мне новое основание скрывать ее, более

веское, чем те, которыми я руководствовалась до сих пор.

Твои терзания глубоко запали мне в душу, и, извлекая печальный урок из

опыта страсти столь безоглядной, я сурово призвала себя к ответу за то, что

потворствую своей опасной слабости, и решила мужественным усилием

подчинить ее себе, если не могу ее уничтожить. Но, ах, как тщетны эти попытки,

когда сердце затронуто поистине глубоко! Любовь, сестра моя, словно

обвившаяся змея, лишь теснее сдавливает сердце при каждой попытке сбросить ее.

Напрасно я обращалась мыслями к безвестности, которая доселе окружала

нашу жизнь, к темной таинственной туче, все еще нависающей над нею:

жизнь перекинула через тучу яркую радугу, и каждая слеза, исторгаемая

невзгодами, отражала сияние Эссекса. Ах, отчего беды способствуют усилению

страсти? Не умея объяснить причину, я свидетельствую неоспоримость

следствия. Волнения сердца — неугомонного всегда — во дни бедствий, должно

быть, особенно бурны; когда же в нем находит приют любовь, то всякое

волнение придает ей новые силы, как бы ни был далек от нее источник волнения.

И все же если сердечная слабость женщины может иметь оправдание в

достоинствах того, к кому она обращена, то, чем более я узнавала Эссекса, тем

более находила оснований для такого оправдания. Та благородная

искренность, что всю жизнь противилась придворным ухищрениям, которые он не

умел ни усвоить, ни с выгодой для себя использовать, в то время была

особенно заметна в нем. Щедрое сердце и тонкое понимание делали его не только

покровителем, но и другом талантов. Любой сторонний наблюдатель с

восхищением видел даже в его юности ту же богатую одаренность, что так полно