Матильды». В ней говорилось, что «вскоре после того, как королева Мария

Шотландская испросила для себя убежища в Англии (под покровительством

своей сестры Елизаветы), она по различным политическим и честолюбивым

соображениям (как-то: на случай смерти своего единственного сына, что

лишило бы ее потомства, сделав необоснованными притязания на британский

трон наряду с троном покинутого ею королевства; а также дабы привлечь к

себе сочувствие тех вероломных подданных, под чьим надзором она

пребывала) решилась ложно объявить, что заключила брак с Томасом Говардом,

герцогом Норфолком, и при помощи и пособничестве его сестры, леди Скруп

(чей муж был назначен ее охранять), нескольких слуг-шотландцев, а также

некой Гертруды Марлоу (незаконнорожденной сестры лорда Скрупа)

вышеозначенная королева Шотландии притворно изобразила беременность, а со

временем — рождение двух дочерей, которые, при содействии

вышеупомянутых сообщников, тайно воспитывались означенной Гертрудой Марлоу до той

поры, когда Мария сочтет за благо публично объявить о них.

Многочисленные свидетельства были сочинены, составлены и заверены указанной группой

людей с целью узаконить по желанию королевы Шотландской упомянутых

выше тайно появившихся отпрысков под именами Матильда и Эллинор.

Оная Эллинор, поняв, с течением времени, этот искусный сговор и горько

раскаиваясь в оскорблении, чинимом Елизавете, королеве Англии, своей

законной повелительнице, от своего имени и от имени своей сестры Матильды

добровольно признает и торжественно подтверждает, что они не считают

себя рожденными вышеназванной Марией, королевой Шотландской, но имеют

основания верить, что родители их, люди низкого положения, побуждаемые

корыстью, навсегда от них отказались, предоставив вышеназванной королеве

Шотландии и ее сообщникам поступать с детьми как будет сочтено нужным.

Настоящее заявление сделано и подписано в месте, где, по признанию Элли-

нор, она и ее сестра были тайно выращены и воспитаны, а именно — в Сент-

Винсентском Аббатстве, поместье покойного лорда Скрупа, в присутствии и

проч.».

Закончив чтение этого ни с чем не сравнимого образца гнусности, он

призвал нескольких слуг и вложил в мою руку перо. Моя непокорившаяся,

возмущенная душа негодующе восстала против такого очернения и меня, и моей

матери — даже ради спасения ее жизни. Я хотела заговорить, но, прежде чем

мое горе и мой гнев обрели слова, он взглядом пригвоздил меня к месту и

поднес к моим глазам приказ — подлинный, составленный по всей форме, с

подписью и датой — о казни королевы Шотландии. Моя содрогнувшаяся душа

не вынесла этого ужаса. Я поспешно нацарапала и, выхватив из его рук

чудовищный приказ, который он держал передо мной, разорвала его в мелкие

клочки и рухнула на пол, содрогаясь от рыданий. Они были так бурны и

ужасны, что оставить меня одну было бы равносильно убийству. Слуги лорда

Бэрли, ухаживая за мной, проявили человечность, неведомую их господину.

Рыдания сменились лихорадочным бредом. Увы, в этом судорожном бреду я,

вне сомнения, непрестанно опровергала постыдный вымысел, который

скрепила своей подписью, ибо самые дорогие воспоминания неотступно

преследовали мой мятущийся, слабеющий рассудок. Мать, сестра, возлюбленный,

окровавленные, представали перед моим мысленным взором; смерть

являлась мне в обличий самых дорогих людей, а я тщетно молила ее принять мой

облик.

В изнеможении я, казалось, остановилась на самом краю могилы. Ах, если

бы я сделала этот последний шаг, от скольких мучений я была бы избавлена!

Заботами окружающих я оправилась довольно, чтобы подняться с постели;

тогда, объявив, что я вполне здорова, они оставили меня наедине с моими

мыслями — то была зловещая свита, сестра моя. Увеличивая мрачность этих

мыслей, воображение теперь представило мне мою судьбу в новом свете: что,

если это постыдное лжесвидетельство было исторгнуто у меня лишь затем,

чтобы опорочить сестру и меня самое? Эта мысль вела за собой другую, еще

более тягостную: что может помешать Елизавете положить перед несчастной

королевой Шотландии клеветническое заявление и тем нанести ей удар не

менее смертоносный, разве что более медлительный, чем тот, от которого

заявление ее спасло? И если так, то могла ли я надеяться, что когда-нибудь она

забудет и простит это позорное отступничество, на непосвященный взгляд

столь же необъяснимое, сколь и чудовищное? И наконец (о, горшее

несчастье!), не найдет ли королева удовольствия в том, чтобы уязвить возвышенную

душу Эссекса, явив его взору злосчастную возлюбленную, навеки

опороченную собственным признанием? Эти мучительные мысли и образы были

непереносимы для моего потрясенного рассудка, они исторгали у меня стоны и

вопли; недуг мой вернулся и едва не принес мне того избавления, которого я так

жаждала.

Направляемая тиранической волей, судьба теснила меня с обрыва, я стре-

мительно приближалась к краю пропасти, как вдруг возникло на пути

препятствие, внезапно остановившее меня. Я поняла, что, сломившись таким

образом под ударом судьбы, я оставлю позорное пятно на своем имени, вовеки

несмываемое, если же я останусь жить, то еще обрету возможность оправдать

свое намерение поступком, отсвет которого падет на меня и на тех, кто мне

дорог. По слабости, объяснить которой не могу, я вдруг оказалась готова

вынести скорее все тяготы длящейся жизни, чем мысль о безвестном конце и

бесславной могиле.

Мое здоровье, которому позже предстояли еще более тяжкие испытания,

не было непоправимо разрушено под влиянием случившегося, но

выздоровлению сопутствовали мрак и уныние, неизгладимые из моей памяти. Молчание

сделалось для меня не столько привычкой, сколько наклонностью, порой мне

казалось, что я утратила способность говорить. Новый визит лорда Бэрли

побудил меня собрать оставшиеся силы. С притворной жалостью глядя на мое

измененное страданиями лицо, он посетовал на тяжкую обязанность,

возложенную на него королевой. Я так давно была лишена сочувствия, что

малейший знак его вызвал у меня потоки слез.

— Несчастная девушка, — продолжал он, — во всем вам надлежит винить

себя самое. Выслушайте же то, что мне поручено вам сказать, и сами решите

свою судьбу. На чем бы ни основывалась связь между вами и королевой

Шотландии, надо ли говорить, что, проявляя должную заботу о себе и о мире и

покое Англии, моя царственная повелительница не может предоставить полную

свободу той, чья решительность и выдающийся ум существенно помогут

любому замыслу, участницей которого она станет. Но если принять во внимание

взаимную склонность вашу и графа Эссекса (который вызывает тревогу у

наиболее осмотрительных королевских советников своим честолюбием и

дерзким нравом, еще не подкрепленными какими бы то ни было воображаемыми

правами), то совершенно очевидно, что вам открыт лишь один путь к

обретению свободы.

При звуке дорогого мне имени, так давно не касавшегося моего слуха, все

чувства, медленно копившиеся в сердце, мучительным волнением сотрясли

все мое тело. Едва слышно я повторила это имя, но лорд Бэрли жестом

призвал меня к молчанию, и далее я лишь презрительным взглядом выражала

свое отношение к его речи.

— Не стану скрывать от вас, — вновь заговорил он, — что королева была

достаточно благосклонна к Эссексу, чтобы до поры относиться

снисходительно к такой ошибочности его поведения. Быть может, она положилась бы на

время в подыскании иной партии для вас, но этот нетерпеливый,

опрометчивый молодой человек...

Я молчала, сдерживая себя. Он бросил на меня внимательный взгляд и