продолжал:

— Видя, как тщетны его надежды отыскать вас (для чего, надо сказать, он

не пожалел ни угроз, ни просьб, ни денег, ни стараний), Эссекс окончательно

прогневил Елизавету, примкнув к заговору с целью освободить королеву

Шотландии. К счастью для моей царственной повелительницы, заговор был

своевременно обнаружен, изменники схвачены. Разумеется, гнев ее прежде

всего направлен против Эссекса, который был столь щедро ею взыскан. Так

как она убеждена, что единственная причина его мятежных действий

заключается в вас, то лишь избрав себе в мужья другого, вы можете спасти Эссекса

от искупления этих действий на плахе. Питая к нему сердечную слабость,

Елизавета все еще стремится сохранить ему жизнь. Признаюсь, по моему

крайнему разумению, самое надежное средство — самое лучшее...

— Ах, нет! — воскликнула я, мгновенно проникшись доводами, которые он

так искусно выстроил. — Пусть живет, хоть и не для меня! Даже Елизавете

ведомо милосердие — так я ли обреку его на смерть? Я ли лишу мир

несравненного украшения оттого лишь, что мне не дозволено владеть им? Я более не

потревожу ее сновидений. Я более не украшу его снов. Что значит имя,

которым я буду зваться те немногие дни, что остались мне в этом безрадостном

мире? Скажите мне, милорд, чем я могу спасти его?

— Те же причины, что побуждают королеву разлучить вас с графом

Эссексом, — заговорил коварный Бэрли, — не позволят ей выбрать вам в мужья

всякого другого человека, столь же честолюбивого и решительного. Но так

как она не имеет намерения совершенно унизить вас браком, то вестником ее

воли ко мне послан лорд Арлингтон. — Я содрогнулась при этом

невыносимом для меня имени. — Его ограниченные способности — одна из причин, по

которым выбор королевы остановился на нем: в них — залог ее безопасности.

Другая причина — его титул и состояние, поскольку этих благ она не

намерена вас лишать. Вы становитесь его женой, или он тотчас возвращается, и его

возвращение означает казнь Эссекса.

Моему рассудку — слабому, не окрепшему после болезни — недоставало

твердости, чтобы вникнуть во все причины и обстоятельства, направляющие

мои поступки. Увы, я не в силах была видеть свою судьбу иначе, чем

неразделимо переплетенной с судьбой моего возлюбленного. Повинуясь

великодушной безоглядности сердечного порыва, столь мне знакомой, он навлек

опасность на свою честь, свободу и жизнь. Быть может, эта опасность и

преувеличена (подсказывала мне осторожность), но — о! — если нет, если, побуждаемая

страхом и яростью, Елизавета пошлет его на плаху, как некогда моего отца за

преступление не более тяжкое... Моя израненная душа не в силах была

совладать с этой мыслью. Я вновь впала в беспамятство и бред. Фантазия наделяла

видимыми образами все лживые доводы, мне представленные: то и дело я

видела перед собой избранника моего сердца, судимого, приговоренного,

казненного; я орошала слезами обезглавленное тело, для меня по-прежнему

прекрасное, и лишь с трудом могла поверить, когда сознание мое прояснялось,

что он еще жив и судьба его еще зависит от моего решения.

Лорд Бэрли, не забывая о данном ему бесчестном поручении и устав

выполнять свои обязанности тюремщика, воспользовался болезненным

состоянием моего рассудка, чтобы добиться от меня покорности воле Елизаветы.

Меня освободили из заточения, и в присутствии капеллана и всех обитателей

дома лорд Арлингтон был мне торжественно представлен, контракты

подписаны, и совершилась краткая брачная церемония, во время которой я в

слезах перебирала в уме мысли, далекие от происходящего.

* * *

Обвенчанная, погубленная, уничтоженная, несчастная хозяйка пустынного

великолепия, где мой мысленный взор всюду различал следы священного

присутствия тех, кого нет более на свете, я знала в сердечной муке одно лишь

утешение: «Я умираю, чтобы Эссекс жил, я тяжко вздыхаю, чтобы он мог

дышать полной грудью». О эти вздохи! Казалось, они наполняют мраком и

скорбью самый воздух, в котором они растворялись. Лорд Арлингтон молчаливо

терпел это, не имея достаточно ума, чтобы или заглушить в душе своей

сожаления, или предаться им вполне. Наши мысли никогда не соприкасались, и

лишь поэтому я не ведала о катастрофе, которая, когда открылась,

сокрушила меня. Увы, сестра моя, по изощренной жестокости своей гонительницы,

наша мученица-мать взошла на эшафот едва не в ту самую минуту, когда я

опорочила тебя и себя, дабы спасти ее. Этот завершающий удар в череде

страданий и бед оказался слишком тяжел для моего рассудка: опасения и несчастья

следовали друг за другом с такой быстротой, что краткие промежутки между

ними лишь делали каждое новое еще более мучительным. За один краткий

месяц я была обманута, опозорена, принесена в жертву. Слезы горькой

жалости к себе смешивались со слезами дочернего долга и любви. Мысль об

Эссексе, неизгладимо запечатленная в моем сердце, удваивала тяжесть

страдания. Между тем лорд Арлингтон возвратился ко двору, и одиночество

принесло мне некоторое облегчение.

Я была оторвана от всех, с кем дотоле связывали меня узы природной

склонности; я дышала, но не жила; и глубокая меланхолия, завладевшая

моим рассудком, проникла мне в кровь, отравив ее. Чувства мои, в странном

помрачении и беспорядке, часто являли мне события и предметы, никогда не

бывшие, бесследно вытесняя те, что повседневно проходили перед моим

взглядом. Порой я замечала крайнее удивление слуг, когда заговаривала об

этих видениях, но чаще оставалась ко всему безучастной и бесчувственной.

Бывали мгновения, когда я словно пробуждалась от глубокого сна (а как

бездонно глубок сон души!), неуверенно осматривалась, что-то смутно

припоминая, одной рукой прикасалась к другой руке, пытаясь увериться, что я все еще

существую, вздрагивала от звука собственного голоса или, подняв

нерешительный взгляд к голубому небесному своду, смотрела на щедро сияющее

солнце как на нечто незнакомое и цепонятное...

Увы, сестра моя, не ищи более в этом печальном повествовании

спокойную и рассудительную Эллинор, какой ты некогда знала меня. Начиная с того

рокового времени, чувства, по остроте своей непереносимые и не

передаваемые словами, затмили все благородные свойства моего характера, часто

подменяя мгновенным порывом здравое суждение. Я осознавала помрачения сво-

его рассудка в тот самый миг, как они оканчивались, и стыд следовал за ними

по пятам, я же, таким образом, испытывала все страдания безумия и ясного

сознания.

Весна, обновляя всю природу, донесла свое благотворное веяние и до

моего увядшего сердца.

Непомраченные периоды сделались более спокойными и более частыми. Я

достаточно окрепла, чтобы выходить в сад, и, гуляя там, я постепенно

восстановила для себя всю роковую последовательность событий и свое нынешнее

положение и начала находить — или воображать — его менее невыносимым.

То, что я стала жертвой сговора Елизаветы и ее министра, было очевидно, но

я склонялась к убеждению, что лорд Арлингтон, слабый и бесхарактерный

человек, и без того уже наказанный такой женой, как я, не был соучастником

обмана. Я давно была предметом его устремлений, и он, совершая ошибку,

свойственную представителям его пола, не заботился о том, какими

средствами достичь желаемого — лишь бы обрести его. Но в своих слабых попытках

вернуться к жизни я нуждалась во всяческой поддержке и потому написала

лорду Арлингтону, заверяя его, что «наилучшим образом использую мой

проясняющийся разум, чтобы подготовить свое сердце к исполнению в будущем

тех мучительно тяжелых обязанностей, которые возложены на меня в