мести и злобы, обрати любовь его в милосердие, а гнев — в героизм. А слабому

сердцу, что ныне истекает кровью перед Тобою, ниспошли терпение и

смирение, чтобы проживать каждый долгий день так, словно следующий навечно

соединит меня с ним. Я не прошу силы, чтобы изгнать его из своего сердца,

нет, пусть он всегда остается его единственным властелином. Но пусть

поступки его воссияют благородством, чтобы, когда оба мы вместе со всеми людьми

будем призваны на Твой Страшный Суд, я могла пренебречь их ошибочным

мнением и правдиво сказать: «Отец Небесный, не Эссекса я любила, но саму

Добродетель в его облике».

Это восторженное заключение, сколь высокопарно оно ни показалось

сдержанной леди Пемброк, было всецело рассчитано на романтический

характер того, кому предназначалось. Я горячо просила Эссекса смириться с

тем, что моим письмом завершится переписка между нами, не допускавшая

никаких уступок, помимо тех, которые содержались в письме. Я отдала его в

руки леди Пемброк с приятным чувством самоуважения, которое всегда

сопутствует сознанию достойно исполненного тяжкого долга.

Да, это драгоценное чувство все еще остается при мне, порой пронизывая

своими лучами густой мрак, что затопляет мою душу и мертвит разум... Я

боюсь, что мысль моя опять начинает блуждать, потому что собственный

почерк вдруг кажется мне почерком Эссекса... О, как стиснута моя голова, как

стеснено сердце!.. Почему никто не ослабит эти тугие волокна? Чу! Не

королева ли это?.. Нет... Это только мрачный гул зимнего ветра.

* * *

Бедный Эссекс! Поразило ли мое письмо его так глубоко? Прижимал ли

он его с такой нежностью к губам? Орошал ли его слезами? Те слезы, что я

пролила о тебе, Эссекс, утопили бы тебя, если собрать их вместе...

«Несравненная Эллинор... о, боготворимая! Да, я буду следовать за яркими

блужданиями этого чистого ума, помрачению которого способствовал, и с этой

минуты я стану всем, чем она пожелает...» (Кто сказал ему тогда, что разум мой

помрачен и мысль блуждает, хотела бы я знать? Право, при нем я всегда

сопротивлялась этому.) Ах, прекрасные, драгоценные чувства! Как душа моя

жадно впитывает их очарование!.. А есть у вас маленький ножичек, леди

Пемброк, чтобы врезать мне в сердце эти слова, вырезать их на самом моем

сердце?.. О, я хочу, чтобы они вошли в сердце глубоко-глубоко... Я хочу

чувствовать их, а не только видеть... И ты, память, предательница память, хоть

раз сохрани приятный звук голоса, повторяющего их... Даже у леди Пемброк

голос не так музыкален...

* * *

Вы говорите — в браке с лордом Арлингтоном? О, этот брак! Что приобрел

он злодейством и обманом? Невыносимое общество несчастной безумицы,

чья усталая душа может в любую минуту ускользнуть, оставив в его руках

грязные обноски, которые он купил такой ценой. И все же мне говорят — я в

браке с ним... Он все еще возит меня за собой, называет меня своей, своей, о,

Боже! Но я более ничья — помните об этом, помните, иначе может произойти

убийство, и меня не окажется рядом, чтобы стать между смертоносными

клинками и узнать, какой из них окажет мне услугу.

Матильда, мне кажется, я еще не сказала тебе об этом, но едва ли я в си-

лах сделать это сейчас — такой тяжелый сон обволакивает меня... И все же,

если я не сделаю этого сейчас... знаешь, ведь я могу никогда более не

проснуться... Но теперь я вспоминаю, что уже просыпалась вновь и вновь, так что

совсем устала, и сейчас наконец спокойно усну и буду видеть во сне тебя.

* * *

Позволь мне воспользоваться минутой возвращения рассудка и памяти и

продолжить свой рассказ. Следуя принятым мною благим решениям, я

испросила у лорда Арлингтона позволения удалиться в Сент-Винсентское

Аббатство и в будущем жить там безвыездно, на что он с готовностью согласился.

Если мое добровольное затворничество не истребило полностью его ревнивых

подозрений, то, во всяком случае, не оставляло ему поводов терзать меня

ими. Натуру этого человека я всегда считала самой заурядной: он был

легковерен и переменчив, но своеволен и вспыльчив. Тщеславясь правами,

даваемыми знатностью рода, но не имея достоинств, которые отличили бы и

прославили бы его, он всегда чувствовал себя обойденным, если предпочтение

выказывалось другим, и благосклонность Елизаветы к его сопернику

оскорбляла его почти так же, как та, которую я столь очевидно проявила.

Великодушный Эссекс, уважая мой душевный покой и добродетель, после

еще одной бесплодной попытки убедить меня свидеться с ним, согласился

следовать предначертанным мною путем, удовлетворяясь моей верностью ему,

поклялся свято беречь те чувства, которые я позволила ему сохранить. Я не

нуждалась в дружеских известиях о человеке, голос которого был голосом

королевства. К счастью, мне внятен был этот голос, подхваченный молвою.

Поэтому я нежно простилась с леди Пемброк и, мешая слезы прощания с

сотнями невысказанных благословений, поддерживая себя сознанием, что

поступаю как должно, и гордясь собой за это, я обратилась лицом к своей судьбе,

решившись не жалеть усилий, чтобы сделать ее приемлемой.

Сент-Винсентское Аббатство вновь приняло меня. Лорд Арлингтон купил

поместье сразу после свадьбы не столько из-за присущего ему очарования,

сколько оттого, что прилегающие земли давали простор для всевозможных

сельских развлечений. Здесь я наконец перевела дыхание и, отдавшись

грустному покою, которым одаривает даже плачевная судьба, когда обретает

определенность, призвала себе на помощь спасительные нравственные и

религиозные принципы. Я направила свои еще нетвердые шаги к тем жилищам,

которых не миновали невзгоды, и, помогая дарами и словом утешения

несчастным, поверженным судьбою, согревала свое сердце отраженным светом той

заботы, которую проявляла о них. Я собрала в Аббатстве болезненных и

убогих детей и, пока их сверстники, которых природа наделила крепким

здоровьем, приобщались к крестьянскому труду, обучала их ткать гобелены,

плести кружева, читать, писать, играть на музыкальных инструментах —

сообразно их полу и возрасту. В окружении этих трогательных созданий, которые в

щедрости искусства находили теперь прибежище от несправедливости к ним

природы, я порой прикасалась к струнам лютни с чувством столь

возвышенным, что воображение устраняло все телесные несовершенства моих

маленьких слушателей, окрашивало их лица нежнейшим цветом утренней зари, и я

словно видела, как падают с них жалкие одежды несчастного человеческого

жребия и легкие крылья бессмертия увлекают их к небесам. Стремясь этими

и всеми иными доступными мне средствами заглушить бесплодные

сожаления об утраченном счастье, которые продолжали яростно осаждать мое

сердце, я заполнила неустанными занятиями долгий-долгий год. Часто ноги сами

приводили меня к моей келье и к Убежищу. Часто на знакомых извилистых

тропинках в лесной чаще, где некогда вдвоем мы распевали беззаботно и

звонко, как птицы вокруг нас, я останавливалась, сестра моя, и орошала

горькими слезами драгоценные напоминания о невозвратных днях.

Зная, что не смогла бы вынести малейшего сомнения или расспросов

относительно моих поступков, я взяла себе за правило не выходить за ворота без

сопровождения, и все же лорд Арлингтон возымел неприязнь к этому

одинокому приюту, и неприязнь его с каждым днем возрастала: я не пожелала в

угоду ему совершенно отречься от тех немногих невинных развлечений,

которые доступны в уединении. Увы, из его поведения мне стало ясно, что

ревность, эта самая неутомимая и ненасытная из всех наших страстей,