власть, и, пока существуют те узы, которые лишают вас права на эту

дрожащую руку, я не могу позволить вам так сжимать ее. Но вспомните также и о

той власти, что сохраняете вы над моим сердцем, власти, которую одна

только добродетель может оспаривать у вас. Ах, милый Эссекс, не смотрите на

меня с гневом... вы не знаете, какую рану наносите мне, какие ужасные

последствия можете вызвать...

Исступленное звучание моего голоса поразило даже мой слух. Не решаясь

более произнести ни слова, я пыталась в молчании скрыть свое волнение и

свои чувства. Увы, возбуждение оказалось для меня непосильным. Я ощутила

удушье, более мучительное, чем обморок. Пораженный неожиданностью,

охваченный нежностью и страхом, Эссекс хотел было крикнуть на помощь

слуг. Я сохранила еще достаточно разумения, чтобы остановить его. Он

распахнул окно и, пытаясь успокоить меня, клялся во всем беспрекословно

повиноваться мне. Чувства почти вернулись ко мне, как вдруг шум в дверях

заставил меня пожелать, чтобы они навсегда угасли. Не в силах более различать

позволительное и недопустимое, я кинулась, ища укрытия, в объятия,

радостно распахнувшиеся, чтобы принять меня, и спрятала лицо в складках

шелкового плаща Эссекса. Голос, которого я страшилась, раздался в моих ушах,

усиливая ужас и заставляя меня еще крепче прижаться к своему защитнику.

Опасность, не оставлявшая времени на извинения, заставила моего

великодушного возлюбленного отбросить меня в сторону. В страхе я открыла глаза

и, охваченная ужасом, увидела, что лорд Эссекс и лорд Арлингтон нацелили

клинки в грудь один другому. Почему в эту гибельную минуту мой слабый,

колеблющийся разум не покинул меня? Увы, никогда более ясно я не

ощущала муку и ужас. Мне показалось, что крик, который я издала, должен стать

для меня последним, но, видя, что его недостаточно ни чтобы убить меня, ни

чтобы помешать кровавому поединку, я вскочила и стремительно бросилась

между клинками. Шпага мужа пронзила мне плечо, а его более искусный

противник ранил и обезоружил его. Приученная ко всяческим несчастьям,

кроме этого, я смотрела на струящуюся кровь с испугом, до сей поры мне

неведомым, и, испытывая от потери крови слабость, не сомневалась, что

приближается миг, которого я так часто желала. Я объявила, что умираю.

Потом, подняв глаза на бледного, неподвижного, как статуя, Эссекса, который,

опершись на обе шпаги, в безмолвном страдании склонялся надо мной, я

просила его восстановить мое доброе имя и обратилась ко Всемогущему с

мольбой принять мою безвинную душу и увенчать его дни честью и счастьем, коим

я одна была помехой. Затем, повернувшись к несчастному глупцу, с чьей

струящейся кровью смешивалась моя, я угасающим голосом подтвердила свою

невиновность, прося и его простить меня. Однако мне уже недостало сил

принять его прощение. Чрезвычайная слабость слила воедино предметы, до того

столь различные, и я перестала испытывать нежность к возлюбленному и

страх перед мужем.

Когда на смену после обморочной истоме ко мне вернулось

сознание, я увидела, что лежу в своей постели, куда, как я

поняла, меня перенесли по распоряжению лорда Арлингтона, как

только остановили кровь, текущую из раны. Его рана оказалась

столь незначительной, что не давала повода для опасений. В

нетерпении я просила позвать ко мне леди Пемброк, как вдруг с

невыразимым гневом и изумлением узнала, что перед ней

закрылись двери, когда во имя дружбы она пришла, даже рискуя

встретить недоброжелательный прием. Казалось бы, даже

лорду Арлингтону должен был внушать уважение безупречный

характер этой восхитительной женщины, но, не дав себе труда выяснить

истинные обстоятельства непредвиденной встречи, прерванной столь ужасным

образом, он, придавал ей самый низменный смысл, отнесся к двум

благороднейшим и высокочтимым людям королевства как к пособникам, если не главным

участникам заговора против его чести. Та кровь, что еще оставалась в моих

жилах, словно обратилась в желчь при этой мысли. Я подстерегала момент,

чтобы сорвать свои повязки, и, презрительно обрекая себя безвременной

гибели, старалась забыть о тех, чьи благородные сердца этот безрассудный

поступок поразит горем. Творец, в чьей справедливости я таким образом

усомнилась, в милосердии своем не отвернулся от меня — мое опасное состояние

было своевременно обнаружено внимательными слугами, которые были

привязаны ко мне несравненно более своего хозяина и не жалели сил, чтобы

продлить мою жизнь, тогда как он, быть может, желал, чтобы она оборвалась.

При тяжелом состоянии рассудка, побудившем меня к этому отчаянному

решению, поступок мой принес печальную пользу: поскольку урон оказался

нанесен лишь моему здоровью, разум не пострадал.

Прошло много месяцев, прежде чем мне достало сил пройти из одного

конца комнаты в другой, прежде чем я собралась с духом задать вопрос. За

это памятное время я собрала все оставшиеся силы и, поставив свою совесть

арбитром между собой и лордом Арлингтоном, определила и утвердила

права обоих. Даже собственным сердцем убеждаемая в неосмотрительности

своего поведения, я не удивлялась, что он принял мою ошибку за вину, и,

чувствуя себя в состоянии судить беспристрастно, привела ему все объяснения и

все мыслимые доказательства своей невиновности. Но лорд Арлингтон был

рабом своих страстей и капризов и, не обладая достаточной душевной

твердостью, чтобы выработать суждение и придерживаться его, из года в год с

неодолимым упрямством цеплялся за впечатление первой минуты. С тех пор он

неизменно обращался со мной как с хитрой и лживой женщиной, чье

распутное поведение вынудило его рисковать жизнью в тщетной попытке защитить

честь, уже запятнанную и утраченную мной. Он не пытался настоять на своем

законном праве единственно ради того, чтобы разделить меня и лорда

Эссекса. Его поведение и клеветнические измышления леди Эссекс сделали

роковую случайность достоянием всего королевского двора и оставили на моей

репутации пятно, стереть которое время оказалось бессильно. По счастью,

пятно это не коснулось ни натуры моей, ни сердца, а столь тяжкая

несправедливость со стороны лорда Арлингтона дала мне право простить себе ошибку,

приведшую к этой случайности.

В этих обстоятельствах взором, застланным слезами, я вновь огляделась

вокруг, ища защитника, который встал бы между мною и моей судьбой, столь

же незаслуженной, сколь суровой. Увы, не было никого, к кому добродетель

позволила бы мне воззвать о помощи, и я положилась на способность,

которую Небеса нежданно даровали мне, и решила терпеливо сносить страдания.

Элизабет Верной (давняя наша приятельница), прелестная и кроткая

кузина лорда Эссекса, вознамерилась непременно повидаться со мной и с

настоятельной просьбой об этом обратилась к лорду Арлингтону. Зная, как

благоволит к ней королева, он не решился отказать и дал разрешение с

чрезвычайной неохотой. Милая девушка оросила меня слезами невинности и

привязанности. Она рассказала, что только страх своим присутствием побудить лорда

Арлингтона к еще большей жестокости заставил Эссекса, когда я лишилась

чувств, удалиться от зрелища, разрывавшего ему сердце, и та же причина

вынуждала его оставаться вдали от меня. За все долгое время мрачной

неопределенности, сопровождавшей мою болезнь, он едва осмеливался дышать;

собственная душа неустанно внушала ему, сколь чиста была моя. В его