уничтожить руины, которые, как я с тех пор ясно понял, были так дороги

вашему сердцу... Увы, предложение это стоило мне жизни. Согласитесь

выслушать тайну, которая всякий раз не отпускает мою душу, когда она порывается

покинуть свою темницу: быть может, само мое преступление несет в себе

наказание. При расчистке места разрушенной по распоряжению господина

искусственной Пещеры Отшельника я раз увидел, как один из работников

огромным усилием извлек из-под обломков некий предмет и, кинув вокруг

быстрый и испуганный взгляд, забросал его землей. Я отослал работавших

поблизости в другую часть развалин и, схватив за руку работника, за которым

наблюдал, потребовал показать мне, что он пытается спрятать. Это оказался

маленький железный сундучок, накрепко запертый. Я условился с

работником, что унесу сундучок до вечера, когда он придет ко мне и мы вместе

откроем его и разделим содержимое. Он согласился скорее в силу

необходимости, чем выбора, и я унес находку с целью, за которую Господь сурово

покарал меня. Среди множества доверенных мне ключей нашелся один, сразу

отворивший замок. Под слоем бумаг и ничего не стоящих пустяков я

обнаружил крупную сумму в золоте и несколько драгоценностей. Зная, что мой

сотоварищ успел заметить тяжесть находки, я положил на место золота и

драгоценностей железное распятие и множество ржавых ключей, закрыл сундучок

и стал с нетерпением ожидать вечера. Бедный работник, видя, как я

возвращаюсь, пытливо всмотрелся в мое лицо, но, не отваживаясь высказать вслух

сомнение, ясно читавшееся в его лице, молчаливо ожидал назначенного часа.

Я предоставил ему долго трудиться над сундучком, зная, что тот нескоро

поддастся его усилиям. Велико было разочарование бедняги, когда он наконец

раскрыл сундучок и высыпал содержимое. Я притворился столь же

огорченным, но, полистав бумаги, предложил ему двадцать ноблей, из чего ему

легко было заключить, задумайся он хоть на миг, что я его обманываю. Он с

готовностью принял предложение, согласился, по моему настоянию, никогда не

упоминать о случившемся и ушел с многочисленными изъявлениями

благодарности. Я радостно положил на место свою неправедную добычу, про себя

решив при первой же возможности оставить службу у своего господина и

сделаться строительным подрядчиком в Лондоне, но страх некоторое время не

позволял мне решиться на этот шаг. Увы, после этого здоровье так и не

позволило мне ничего... С той самой минуты покой, аппетит, сон покинули меня.

Если, измученный постоянным бдением, я засыпал, мысль, что мое

сокровище украдено, поднимала меня с постели, и, невзирая на холодный пот,

вызванный единственно этим опасением, я среди ночи кидался удостовериться,

что оно сохранно. Воображаемые голоса постоянно шептали что-то у моей

постели, чьи-то смутные очертания скользили по комнате. Занимающийся день

никогда не приносил мне облегчения: казалось, каждый глаз стремится

проникнуть в мою тайну, каждая рука тянется завладеть моим богатством.

Словом, госпожа, это до срока привело меня к нынешней печальной минуте.

Много месяцев, уже не веря, что мне суждено жить, я размышлял, как

распорядиться этим богатством, которым сам я потерял надежду воспользоваться.

Несчастный работник, которого я так низко обманул, вскоре погиб,

придавленный упавшей колонной, и вернуть богатство ему уже невозможно. Нынче

вечером мне пришло на ум, что вы, как говорят, выросли в этих развалинах,

да я и сам часто видел, как вы бродили и плакали в том самом месте, где был

найден сундучок. Быть может, отдав его вам, я лишь возвращу его законной

владелице. Примите его, госпожа, и поклянитесь, что никогда не расскажете

о моем даре господину.

Эта просьба казалась излишней, поскольку сокровище не было

мошеннически добыто у лорда Арлингтона, и хотя я по собственному разумению,

возможно, хранила бы молчание, обещать его казалось мне ниже моего

достоинства. Заметив мои колебания, он продолжал:

— Не усматривайте дурного намерения в этой просьбе, госпожа.

Когда-нибудь вы будете рады, что согласились на нее, и лишь ради вашего блага я

прошу об этом. Рука господина моего скаредна, ваша — щедра, как рука

Провидения. Так не лишайте себя возможности быть щедрой, которая сейчас

предоставляется вам, но лишь при условии, что вы поклянетесь об этом молчать,

смогу я дать вам эту возможность.

Странное желание прочесть бумаги скорее, чем стремление заполучить

деньги, побудило меня наконец согласиться. Моя служанка, следуя его

указаниям, вытащила из укромного угла железный сундучок и достала из него

деньги, драгоценности и бумаги, которые мы с ней, разделив и не без труда

спрятав на себе, донесли до моей комнаты. Умирающий, казалось, лишь

ждал возможности открыть свою тайну — спустя несколько часов он искупил

свое прегрешение смертью.

В то время как он пытался убедить меня в необходимости хранить

молчание, я старалась вникнуть в суть происходящего. Затрудняясь истолковать

странную волю Провидения, я вдруг подумала, что сокровище, быть может,

отдано в мои руки для того, чтобы помочь сестре и облегчить ее участь. Как

знать — в эту самую минуту не спешит ли она ко мне, возможно — измученная

нуждой, несомненно — угнетенная горем? О, каким утешением было бы для

меня избавить ее от лишений, хотя утолить ее сердечную боль и я была бы не

в силах! Мое презрение к лорду Арлингтону было так глубоко, что я не смог-

ла бы для этой цели воспользоваться его богатствами, даже будь я их полной

хозяйкой; потому я сочла разумным и подобающим принять и утаить этот

дар, который, казалось, само Небо столь странно вложило мне в руки, словно

предваряя им некое неизвестное событие.

Бумаги, по преимуществу, представляли собой переписку между миссис

Марлоу и отцом Энтони, когда они еще были женихом и невестою и позже,

когда ужасное открытие отменило их номинальный брак. Я перечитывала

эти бесценные письма, согреваемая нежностью, на которую, как мне

казалось, я более неспособна; они возвращали меня к жизни, воскрешали мои

чувства, я черпала силу духа у тех, что уже обратились в прах. Я поднимала взор

к небесам в поисках их чистых, преображенных душ и, переходя от светила к

светилу, воображала себе планету, отданную влюбленным, которые более не

несчастны. В письма были вложены сотни безделиц, дорогих лишь сердцу

тех, кто их хранит: монограммы, локоны, сонеты — милые хранители светлых

часов юности, на которые с радостью оглядываемся мы до последней минуты

угасающей жизни. С благоговением целовала я невинные реликвии любви,

столь несчастной, и видела в них едва ли не драгоценнейшую часть своего

наследства.

Время рассеяло радостные надежды на возвращение сестры, которыми я

тешила себя. Мой разум погрузился в привычное дремотное бездействие, а

обретенное мною сокровище оставалось если и не забытым, то ненужным.

Из этого глубокого оцепенения меня вывел удар, подобный

землетрясению. Лорд Арлингтон, упав на охоте с коня, порвал кровеносный сосуд и был

принесен домой в состоянии почти безжизненном. Совесть и долг

человеколюбия повелевали мне забыть свои обиды. Я сделала все возможное, чтобы

выходить его, и некоторое время казалось, что он поправляется, но его

обычная невоздержанность в выпивке, которую он сохранял даже в это время,

оказалась сильнее и моих забот, и медицины, и, претерпев череду страданий, при

виде которых навсегда исчезла моя неприязнь, он скончался в расцвете лет.

Боже милосердный, какой переворот в моей жизни означало это событие!

Привыкнув к неволе и к мысли, что лорду Арлингтону суждено пережить