меня, я наблюдала за невероятной переменой в немом изумлении. Ужас,

вызванный зрелищем его страданий, сменился, когда они прекратились, сладостной

мыслью о свободе. «Свобода, — отзывалось вздохом мое усталое сердце. —

Для чего теперь мне возвращена моя свобода?» Я видела себя в положении

пленника, которого, освободив от оков, тут же бросили в безграничном

океане в утлой лодке без весел и руля, без пропитания. На что было мне

опереться духом? Где в бескрайнем мире была благородная рука, чью великодушную

помощь я могла принять без страха и стыда?

Родственник лорда Арлингтона, наследовавший титул и владения, был

безграмотный и грубый морской офицер. Только болезнь лорда Арлингтона

удерживала его в Англии, и, получив известие о кончине, он тут же приехал в

сопровождении двух сестер покойного, которым было отказано все его

имущество. Я ждала лишь оглашения завещания, чтобы уехать из этого печаль-

ного дома, от которого намеревалась навсегда отказаться. Всемилостивый

Господь! Как велики были мое возмущение и мой гнев, когда я узнала, что

упомянута в завещании как несчастная безумная, которой он назначил

жалкое содержание и жизнь под надзором его сестер в Сент-Винсентском

Аббатстве, которое, как им самим приобретенное, отходило к ним. Никогда, ни в

каких испытаниях, выпавших до той поры на мою долю, не обрушивалось на

меня потрясения, подобного этому. И за могильной чертой он длил свой

тиранический гнет! Низкий, презренный негодяй! В то самое время, когда я в

неустанном уходе за ним напрягала остатки сил и здоровья, подорванных его

жестокостью, он осознанно обрекал меня на столь неслыханное, позорное

заточение и превращал его в бессрочное! Человеческая природа бессильна перед

таким сокрушительным ударом: он вызвал то несчастье, за которое карал. Я

вновь погрузилась в мрачную бездну, из которой в последнее время начала

выбираться... Мозг мой пылает при едином воспоминании об этом... О сестра

моя! Каковы бы ни были беды и горести твоей таинственной судьбы, мои,

несомненно, могут притязать на печальное превосходство!

Ликующий Эссекс, как только весть о смерти лорда Арлингтона достигла

двора, отправил с нарочным письмо, умоляя меня оставить унылую тюрьму,

где я так долго томилась, и переехать в имение лорда Саутгемптона в

Херефордшире, куда немедленно отправится молодая жена этого вельможи,

чтобы там принять меня и окружить заботой. Леди Саутгемптон была та

прелестная кузина лорда Эссекса, о которой я уже упоминала. Тайно вступив в

брак, она утратила благосклонность королевы. Ухудшающееся состояние

здоровья леди Эссекс, добавлял он, обещает ему в скором будущем обретение

свободы, ставшей вдвойне желанной теперь, когда свободна я. Леди

Саутгемптон давно намеревалась последовать за своим супругом в Ирландию.

Эссекс писал, что мог бы быть спокоен, лишь зная, что я нахожусь в обществе и

под покровительством его кузины, и торжественно обещал, что не станет

навязывать мне свое присутствие до тех пор, пока законы общества не позволят

ему открыто заявить о тех чувствах, что так давно живут в его сердце.

Родственники лорда Арлингтона, наделенные, в силу его завещания,

безграничной властью, перехватили и вскрыли это письмо. Вместо того чтобы

пролить бальзам его в мое истерзанное сердце, они утаили это драгоценное

свидетельство привязанности, не знающей себе равной, и отослали гонца

назад с печальным известием о моем безумии и заточении. Но лорд Эссекс уже

бывал обманут и потому не мог с легкостью поверить этому известию. Он

отправил Генри Трейси, молодого офицера, пользующегося его доверием,

выяснить мое истинное положение, приказав ему не поддаваться ни на какие иные

способы убеждения, кроме как на личную встречу со мной. Увы, еще до того,

как было принято это решение, обида вновь воспламенила мой шаткий

разум, и теперь новый лорд Арлингтон мог, не опасаясь, позволить Трейси

войти в мою комнату. Погруженная в глубокое оцепенение, я не отвечала на его

вопросы и, опустив на глаза траурную вуаль, сидела, как отдавшаяся молитве

восточная женщина, добровольная жертва своего отчаяния. Верный Трейси,

все еще опасаясь обмана, потребовал мой портрет и прядь моих волос, дабы

доказать своему господину, что видел именно меня в столь прискорбном

состоянии, и, получив требуемое, уехал.

Но что сталось с Эссексом, когда Трейси привез ему это печальное

подтверждение? Свидетельства, доставленные посланцем, придали сил

неугасимой страсти, владевшей его душой. Сотни раз он заставлял Трейси описывать

комнату, мое платье, мой вид: то ему казалось, что даже его осторожный друг

был обманут, то он предполагал, что злодеи, в чью власть я отдана, на то

короткое время, когда Трейси позволено было свидеться со мной, одурманили

мои чувства: сотни предположений, догадок и вымыслов он пытался

противопоставить устрашающей истине.

Угнетенный этими мыслями, лорд Эссекс выступил в Ирландию,

наделенный безграничными полномочиями, во главе армии, верной ему как в

благодарность за прошлое, так и в надежде на будущее. Пройдя лишь часть пути,

он принял внезапное решение: поставил на время похода во главе войска

лорда Саутгемптона, сам повернул вспять и поспешил в Сент-Винсентское

Аббатство, дабы по свидетельству своих чувств судить о состоянии моих. Он

прибыл туда за полночь и потребовал, чтобы его провели ко мне. Тон его не

допускал ни отказа, ни промедления, и хозяева с неохотой повиновались. В

комнате моей мерцала тусклая лампа, и навстречу более ярким светильникам

вошедших я зажмурила глаза и в бессмысленном молчании замахала руками,

чтобы их убрали. Порыв горя и изумления, охвативший благородного

Эссекса, когда все известия обо мне так ужасно подтвердились, едва не сокрушил

его собственного рассудка. По непостижимой милости Провидения, мое

застывшее и, казалось, ко всему глухое сердце пробудилось при звуках

знакомого голоса, солнце взошло над моею душой, и глаза раскрылись, чтобы

узреть предмет моей любви. Этот поразительный результат его присутствия

мог бы убедить его, что рассудок никогда не покидал меня, если бы бурная

радость моих бедных служанок при виде такой неожиданной перемены не

была столь искренней и неподдельной. Они упросили Эссекса дать мне время

укрепиться в возвратившейся способности чувствовать и мыслить, прежде

чем эти чувства и мысли вновь обратятся к нему, и всю страсть, все планы,

что теснились в груди его, он выразил лишь приглушенными восклицаниями

и молчаливыми знаками нежности.

Алисия, бывшая в течение многих лет моей любимой служанкой, поведала

Эссексу (когда он, вняв уговорам, удалился и оставил меня отдыхать) о

жестоком и несправедливом завещании, которое, сделав меня пожизненной

пленницей, вызвало этот ужасный возврат болезни. Его гордость, всегда

пренебрегавшая осторожностью, а сейчас пренебрегшая и приличиями, побудила его

заявить семейству Арлингтон, что он скорее даст убить себя, чем допустит,

чтобы я вновь оказалась в их власти. Поставив у моих дверей самых верных из

своих слуг, с тем чтобы они не пропускали никого, кроме моих личных

служанок, он удалился в отведенные ему покои обдумать, как действовать дальше,

чтобы подвергнуть наименьшей опасности мой возвратившийся разум.

Алисия благоразумно распорядилась отворить мне кровь, после чего я

заснула глубоким и сладким сном, какого давно уже не знала. На следующее

утро я проснулась слабой, но с совершенно проясненным сознанием. Я

помнила, или воображала, что видела Эссекса; Алисия открыла мне правду и

пролила слезы радости, услышав от меня разумный ответ. Я уступила ее