расспросов я поняла, что, уезжая из Сент-Винсентского Аббатства, Эссекс

оставил поблизости от него своих наблюдателей, которые, разделяя общее

заблуждение, поспешили к нему с печальным известием. Я узнала, что в течение

некоторого времени он медлил с отплытием, не объясняя причины, но, когда его

подняли среди ночи два спешно прибывших офицера, он распорядился тут же

собрать моряков и отплыл, как только позволил прилив.

Хотя это известие показывало, что винить мне следует лишь себя, оно не

облегчило моего отчаяния. Чтобы обдумать все без помех, я выходила на

берег. Он был заполнен солдатами и их снаряжением. Предоставленные самим

себе, солдаты предавались пьянству и буйному разгулу. Все, что я видела,

усиливало мой страх перед дальнейшим путешествием. Меня ужасала мысль о

том, что надо взойти на корабль вместе с огромной толпой разнузданных

солдат, направляясь в незнакомую страну, в окружении тайны, без покровителя

и защитника. Что, если, движимые любопытством или побуждениями более

предосудительными, они догадаются, что я женщина, станут выпытывать

мою историю? Тогда и имя их генерала, быть может, не защитит меня. Я

вновь стала женщиной, и дрожь охватила меня при единой мысли об этом.

Все еще не зная, на что решиться и как поступить в этих несчастных

обстоятельствах, я увидела приближающуюся кавалькаду путников и с радостью

догадалась, что то была леди Саутгемптон со свитой в сопровождении

отборного войскового отряда, прибытие которого ожидали уже виденные мною

солдаты. Я благословила милосердное Небо, избавляющее меня от последствий

моей опрометчивости, и попросила позволения видеть леди Саутгемптон.

Свидеться с нею было достаточно, ибо с чисто женской зоркостью она тут же

узнала меня и, обвив мою шею руками, с простодушной горячностью

попеняла мне на то, что я задержала ее в пути, вынудив напрасно ожидать моего

приезда, а потом поразила в самое сердце ложным известием о своей смерти.

Я объяснила ей мое необдуманное поведение и его причины. Она высказала

серьезные опасения по поводу того, как подействовало это известие на моего

возлюбленного. Лорд Саутгемптон успел лишь написать ей, что Эссекс в

отчаянии от утраты, что сам он не решается оставить его и потому просит ее

довериться заботе названных им офицеров и следовать вместе с войсковым

отрядом. То, что я узнала, усилило мучительное раскаяние, уже владевшее

мною. Однако, чтобы избежать подозрений и расспросов, я решила вновь

воспользоваться мужским платьем и выдавать себя за одного из пажей леди

Саутгемптон до тех пор, пока мы не обоснуемся благополучно в Ирландии.

Сюда мы прибыли прошлой ночью, и здесь нас ожидало письмо от лорда

Саутгемптона, в котором он выражал сожаление, что не смог дождаться

своей супруги, так как опасается покинуть Эссекса, которого горе побуждает к

безоглядным и отчаянным поступкам. Он просил жену оставаться в этом

городе, пока он не решит, как наилучшим образом позаботиться о ее

безопасности. О судьба, судьба, как несправедливо обвиняем мы тебя, когда лишь

собственное безрассудство ведет нас к ошибкам! Я не в силах выразить свое

отчаяние. Леди Саутгемптон склонна убеждать меня, что моя ошибка может в

конечном счете оказаться благом, так как не позволит мне увидеться с

Эссексом, пока еще жива его супруга. Ах, что может изменить ее смерть в моей

судьбе? «Поверьте, мой осторожный друг, вы не можете заботиться о моей

чести более, чем я забочусь о его безопасности. Между ним и мною — еще более

неодолимое препятствие. Разве брак моей сестры с любимцем Елизаветы не

стоил ему жизни? Увы, быть может, и она заплатила за это жизнью!..»

Над ее загадочной судьбой рано опустилась мрачная завеса, окрашенная,

может статься, кровью ее возлюбленного... Лучше видеть, как кровь вытекает

из моих открытых ран, чем пережить такое несчастье... А что, если оно уже

обрушилось на меня, и в эту самую минуту я умираю в Эссексе, еще не ведая

своей судьбы?.. О, какой ужас охватывает мою душу при этой мысли!..

Леди Саутгемптон запечатывает свои письма в Англию, и я успеваю лишь

проститься.

Письмо второе

Послано из Дрогеды

Привязанная к этому месту, страшась всего, что происходит за его

пределами, едва ли могу я, мой великодушный друг, сердцем принять

поздравления, что Вы мне посылаете. В окружении врагов, в безрассудстве отчаяния,

Эссекс отказался от грандиозных замыслов, которыми наполнил мое

воображение, и всецело обратился к своим воинским делам... Ах, если бы не я

своими руками наточила стрелу, что пронзает мне сердце!.. Крутом тревога,

неуверенность и смятение; каждый день мы обретаем и вновь теряем связь со

своими друзьями и не решаемся отправлять этим путем сколь-нибудь

значительных сообщений. Вчера сэр Коннерс Клиффорд с отборным отрядом

попал в окружение. Он сам и полсотни человек погибли, среди офицеров был

родственник леди Саутгемптон; весь день она, не осушая слез, оплакивает его.

Я же, не в силах лить слезы об общих бедах, коплю их в сердце, чувствуя,

каким потоком хлынут они, если подтвердится хоть одно из многих опасений,

терзающих меня. Вам не вообразить, сколько нужды, горя и ужаса мы видим.

Рожденные и выросшие среди роскоши и довольства, мы едва ли

задумываемся о далекой войне, но какой грозной и всеобъемлющей предстает она,

когда мы оказываемся втянутыми в ее безудержный вихрь! Смерть, кровавая

гибель, принимает множество ужасных обличий, и повсюду ей предшествуют

грабежи, голод, болезни, нищета.

До сей поры я считала судьбу сестры более несчастной, чем моя

собственная, но как всякая беда бледнеет в сравнении! Дорогая Матильда, даже ты,

рожденная для печали, видела лишь часть той необъятности ее, что мир

являет нам. Нет покоя той, что спит под звук барабана и в каждом ударе его

слышит голос судьбы. Можно ли назвать это жизнью? Ах, нет — лишь

нескончаемой смертью.

Эта страна, так близко связанная с нашей, тем не менее предстает перед

нашими глазами как иной мир: разделенная на мелкие государства,

питающие друг к другу закоренелую ненависть, она не знает блага единения, лишь

иногда собирая вместе разобщенные части против общего врага; но, по

необходимости объединяясь, они не сливаются, и малейшее ослабление общей

опасности тотчас пробуждает их узкие пристрастия и предубеждения,

которые то и дело выливаются в кровавый разгул жестокости. Выгоды торговли,

очарование литературы, все блага цивилизации, которые обогащают ум и

облагораживают нравы, почти неведомы этим людям. С дикарской гордостью

самую обездоленность свою они почитают добродетелью и нищете обязаны

своей неуправляемой отвагой, которая нередко дает им силы противостоять

хорошо обученным войскам и порой наносить им поражения единственно в

силу неожиданности; порой же они, напротив, рвутся в неравный бой, и там,

где рассудительный ум отворачивается от сцен кровопролития, тщеславятся

тем, что земля усеяна их изувеченными телами; все это лишь оттого, что еще

никто не сделал милосердной попытки одержать победу над их умами.

Как глубоко должны воздействовать такие мысли на сердце, нераздельно

связанное с жизнью отважного военачальника! Его силы не превышают сил

человеческих, наравне со всеми ему грозит опасность и от меча, и от стихий,

и ему, даже ему, суждено когда-нибудь погибнуть. Оплакивая тех

несчастных, что каждый час теряют своих возлюбленных защитников, я не могла

знать, не принадлежу ли и я к их числу. Ах, если отчаяние побудит Эссекса...

а его природная храбрость и не нуждается в таком побуждении... если он