упорное молчание о том, как обстоят мои дела, и утомительно многословные

рассуждения о своих собственных делах — все это вскоре убедило меня, что ни

гордыня его, ни честолюбие, ни свирепость не уберегли сердце Тайрона от

той же могучей страсти, что давала силы жить его славному сопернику.

Мысль о том, что я нахожусь целиком в его власти, приводила меня в трепет.

Обо мне уже сложилось ошибочное представление как о наложнице Эссекса,

я не желала раскрыть своего имени и, даже объявив его, не avorta бы ничем

подтвердить своих прав на какое бы то ни было имя или титул - положение

мое поистине было ужасно. Мне была запрещена любая переписка с

англичанами, и лишь по тому, как бдительно меня стерегли, я догадывалась, что кто-

то заботится о моем освобождении.

Какими последствиями ни грозила бы мне видимость удовольствия от

знаков внимания, расточаемых Тайроном, я с каждым днем все острее

чувствовала, что у меня нет иного средства избежать дерзких домогательств его

подчиненных, которые почитали свои военные заслуги столь значительными, что

ими склонны были оправдывать любые вольности поведения.

Тайрон изыскивал возможности прерывать, возобновлять, длить

секретные сношения, в которые втянул Эссекса, но эти продолжительные

переговоры не отвечали нетерпеливым устремлением несчастного героя.

Расстроенной душою, он не мог более вникать в обязанность командующего; война

близилась к концу, а Эссекс уже не был хладнокровным и осмотрительным

генералом, умело использующим всякое преимущество, зорко

подстерегающим малейший промах противника; увы, он был теперь безумным и

безрассудным влюбленным, готовым поступиться чем угодно, лишь бы вновь

обрести единственное обожаемое им существо. Терзаемый любовью, страхом,

тоской, подверженный всем мучительным крайностям болезненно

напряженных чувств, великодушный Эссекс в это роковое время постепенно принес в

жертву страсти честь и доблесть жизни, до той поры столь блистательно

славной. Известие о вспыхнувшей любви Тайрона увенчало собой его

несчастья. Этот низкий предатель, дабы принудить лорда-наместника принять его

условия, окольными путями извещал его о кознях, якобы чинимых им

против меня, и об отпоре, к которому они меня якобы вынуждают, а затем

отрицал подобные намерения таким образом, чтобы укрепить соперника в его

подозрениях. С помощью всех этих ухищрений он держал в полном

подчинении гордый ум и воинские таланты Эссекса, который, не решаясь дать волю

отваге, полыхавшей в его груди, подавляя все чувства, не согласные с

любовью, вел тайные и опасные переговоры. Опрометчивое предложение Эссекса

свидеться с Тайроном и вести с ним переговоры, стоя на противоположных

берегах неширокой реки, я приписала страстному желанию всякого

влюбленного составить свое суждение о личности и достоинствах того, кто

дерзает соперничать с ним. Встречу эту невозможно было сохранить в тайне —

увы, она, верно, и решила судьбу лорда-наместника. Превратно толкуемый с

этой минуты докучной молвой, неспособной вникать глубже поверхности

явлений, этот поступок приписывался то трусливой нерешительности, то

корысти, то преступной праздности, то честолюбию, тогда как в одной лишь

любви заключались достоинство или постыдность его. Ах, если бы огульно

судящее большинство задумалось хоть на миг, оно несомненно усмотрело бы

некую тайну в поступках Эссекса. Что могло пожелаться его гордости и

честолюбию, чем бы он еще не владел? Если только безграничное влияние на са-

мовластнейшую из монархов могло даровать исполнение этих желаний, они

уже были бы исполнены. Не осуждай, докучная толпа, но научись сострадать

благородному безумию кровоточащего сердца, смело жертвующего всем

ради всеподчиняющей, неодолимой страсти. Отвечая на эту страсть, сердце

мое может разорваться. И разорвется. О, как неуправляемо блуждают мои

расстроенные мысли!..

* * *

Радостные видения высших, счастливейших сфер, где вы?

Ах, окрасьте на мгновение вашим золотым сиянием этот мрачный мир!..

Забота, печаль, страдание, самая смерть — все забыто, все растаяло в

светящемся тумане; все чувства и ощущения, обостренные до предела, гордо парят

на границе вечности. Как жалка эта бренная оболочка, как тянет она к земле

мою душу, мою воспаряющую ввысь душу!..

* * *

Я пробуждаюсь от этих грез наяву и возвращаюсь к моему повествованию.

В бесплодных и долгих переговорах расточались дни, которые тщетно

пожелали бы мы вернуть, дни, когда неотвратимо складывалась участь

благороднейшего из людей.

Долгие отсрочки, бесконечные разочарования истощили мое терпение;

разбуженное бесчисленными опасениями о судьбе возлюбленного не менее, чем о

моей собственной, страдание вновь впилось железными когтями в мое

трепещущее сердце. Вынужденная смирять свою душу, исполненную справедливого

сознания собственной чистоты, сохранять видимость спокойствия, носить

тягостную для меня личину, терпеть заблуждение Тайрона, убедившего себя в том,

что между мною и Эссексом связь постыдного свойства, — сколько скрытых

унижений я терпеливо перенесла! Преследуемая его низкими

домогательствами, осыпаемая подношениями столь же роскошными, сколь и ненавистными, я

могла уклониться от его притязаний лишь с помощью притворства, против

которого восставала моя натура. В ответ на его щедрые посулы и пылкие

заверения я однажды напомнила ему, что во всем этом он не может превзойти моего

великодушного поклонника, с которым пытается соперничать, ибо во власти

Эссекса предоставить мне все, кроме своего титула. Тайрон негодующе

умолк, и сердце мое возликовало: я надеялась, что хитрость моя удалась и его

мысленному взору явилась вереница предков, в чьих жилах текла

королевская кровь, что делало недопустимой всякую мысль о столь недостойном

союзе. Прочность его положения и успешный ход войны зависели, как мне было

хорошо известно, от того, насколько он сумеет сохранить любовь к себе

народа, а как мог он надеяться на это, осквернив кровь О'Нийлов? Он едва мог

поверить дерзости мысли, заключенной в моем намеке, и, исполнившись

убеждения, что я, по-видимому, принадлежу к очень высокому роду, если

отваживаюсь так возомнить о себе, он вновь попытался проникнуть в тайну, столь

тщательно и упорно скрываемую. Я, однако, была настороже и поспешила

укрыться за своими обычными неопределенными отговорками. Стремясь все же

завладеть женщиной, которую не мог уважать, он наконец заверил меня

(заметив предварительно, что лишь помолвка с некой дамой, принадлежащей к его

роду, сохраняет единство в партии его сторонников), что готов втайне

соединиться со мной любыми узами, какие будут мне желательны. Я неосторожно

ответила, что поведение и любовь Эссекса были столь безупречно

благородны, что только торжественным и публичным бракосочетанием смогла бы я

оправдать даже перед собою разрыв с ним. Вид и ответ Тайрона показали мне,

как опасно было вести такие речи: лишая его надежды, я лишалась защиты. С

этой минуты я сочла себя обреченной. Под предлогом нездоровья (на которое

я имела полное основание пожаловаться) я добыла у лекаря, приходившего

отворять мне кровь, некоторое количество настоя опия и, делая вид, что

понемногу принимаю его каждую ночь, на самом деле сберегала весь для той

единственной роковой ночи, когда должны будут подтвердиться мои опасения.

Таковы были страдания Эссекса и мои, а между тем два лагеря

находились в противостоянии, и ничто, кроме строжайшей бдительности, не могло

помешать разгневанным англичанам вступить в бой. Раз вечером я была одна