сопровождая его, предложил мне присоединиться к его супруге и вместе с нею и

слугами, отобранными им и Эссексом, отправиться — еще до их отъезда —

морем якобы во Францию, на самом же деле — на побережье в Камберленде. В

самой живописной и уединенной части этого графства семейство Райотсли с

давних пор владело замком, где сама злоба едва ли стала бы искать и уж

конечно никогда не нашла бы нас; здесь, как заверил он Эссекса, мы могли бы

жить в мире и спокойствии до самого их возвращения в Ирландию. Я

понимала все преимущество этого плана, для осуществления которого добрый Саут-

гемптон жертвовал обществом своей милой жены, дабы оказать достойный

прием возлюбленной друга, и приняла его с большой готовностью в надежде

на то, что, если хлопотливые осведомители о поступках лорда Эссекса и

упомянут обо мне, это расставание успокоит ревность Елизаветы, которой, как я

хорошо знала, легче было примириться с потерей армии, чем утратить сердце

Эссекса.

Хотя Эссекс не знал, как найти для меня безопасный приют в Ирландии,

он с великой неохотой согласился на мой отъезд оттуда; но, видя, как упорно

я отстаиваю план лорда Саутгемптона, он смирился с тем, что я вновь надела

мужское платье, сам выбрал корабль, капитан которого был ему предан, и

приказал снарядить более легкое судно для себя.

В то утро, на которое было назначено отплытие, душа моя содрогалась от

такого горестного предчувствия, что лишь усилием воли, призвав на помощь

мои нравственные принципы, могла я смириться с тем, чтобы Эссекс

поступил сообразно своим. Накануне я настояла на том, чтобы он отплыл в тот же

час, что и мы, и тем успокоил мой страх перед этим свирепым варваром —

Тайроном. Когда он вошел ко мне в комнату, чтобы сопроводить меня на

корабль, дрожь сердца передалась моим губам, которые силились и не могли

выговорить ни слова. Он уговаривал, он умолял меня не падать духом; с

видом искренности он уверял меня, что его дух окрылен самыми светлыми

надеждами, что всегда его гордостью и радостью было заслуженно носить те

отличия, которыми щедро награждала его королева, и что, какие бы замыслы

ни связывал он с тем временем, когда Господь призовет ее к себе, никогда не

сможет он хотя бы неблагодарностью, не говоря уже об измене, сократить

дни той, что увенчала его почетом.

— Не сомневайтесь, любовь моя, — заключил он, — я верну себе все былое

влияние, и когда мы встретимся снова, то более уже не расстанемся никогда.

Дурное предчувствие коснулось меня при этих словах. Мне почудилось,

что и голос его звучит неубедительно — только ли почудилось? Увы, все

мрачные фантазии, какие воображение способно явить любящему сердцу,

завладели мною. Но так как пытаться оказать на него хоть малейшее влияние в столь

решительный момент означало бы взять на себя ответственность за его

будущее, я противопоставила непокорной страсти все чувства, облагораживающие

душу, и мужественно предоставила Эссексу следовать велению долга.

Мы покинули порт одновременно — он направлялся в сторону берега,

ближнего к Ирландии, я — на север Англии. По взаимному уговору мы оба

оставались на палубе, душой устремленные друг к другу, пока даль не скрыла

любимый облик, а корабль не слился с образом, столь дорогим моему сердцу,

потом он уменьшился, превратившись в дальнее облачко, облако сжалось в

точку, точка растаяла... Я упала на постель и дала волю слезам, которые сдер-

живала до той минуты. Я молила Всевышнего оградить от опасностей того,

кто был им так высоко вознесен.

Из сострадания Эссекс дал согласие на то, чтобы мы взяли с собой тяжело

раненного старого офицера. Мучительное недомогание, вызванное

разбушевавшейся стихией, привело к тому, что раны его открылись, и нам пришлось

повернуть назад и высадить его в порту, иначе он поплатился бы жизнью за

наше благополучие. Эта непредвиденная задержка сделалась причиной

бедствия — столь же длительного, сколь и прискорбного.

Мы отплыли вторично по беспокойному морю, сравниться с которым

могла лишь буря, сотрясавшая мою душу; на следующий день сходство это еще

усилилось. Разразился ужасный шторм, а мы были одинаково далеки от

любого порта. Воющий, яростный ветер раз за разом своевольно швырял

накренившийся корабль в глубокие провалы, а бурные вспененные волны вновь

кидали его вверх с той же свирепой силой. Ужас происходящего оглушил нас; в

закрытой каюте, где мы находились вместе со своими служанками, под топот

ног и крики матросов, оглушительный треск и скрежет обшивки корабля,

яростный рев рассвирепевшей стихии, самая гибель, приближавшаяся с

каждой минутой, становилась безразлична. Мысленно готовясь к неотвратимому,

я все же успела подумать, возблагодарив Небеса, что легкое судно, на

котором отплыл Эссекс, без сомнения, еще до начала шторма достигло ближнего

порта и благополучно пристало к берегу.

Я вновь задумалась над этим удивительным характером, к которому так

часто обращалась в мыслях. Я видела, что, как ни властна была над лордом

Эссексом его слабость, она все же отступила перед честью и долгом, и,

опасаясь, что страсть, которая влечет его ко мне, может когда-нибудь поставить

под угрозу его безопасность и жизнь, я склонилась перед грозной волею Бога,

в громовых раскатах призывавшего к себе слабый и беспомощный предмет

этой страсти. Я не могла не подивиться необычности судьбы, которая,

погребая меня в океане, навсегда скрывала тайну моей ложной смерти и

поддельного погребения.

Укрепленная, если и не утешенная этими мыслями, я старалась ободрить

мою спутницу, которая выносила не менее тяжкие страдания и, отвергая

отдых и пищу, всецело отдалась на волю слабости, страдания и скорби... Ах,

кто решится сказать, что мы страдаем напрасно? Наши чувства, подобно

боевым мышцам, обретают силу, лишь находя себе применение, и тогда мы

дерзаем проникать в суть своего жребия, хотя прежде не отваживались

задумываться о нем. Острое и облагораживающее чувство душевной муки,

позволяющее нам возвыситься над житейскими невзгодами, часто придает видимость

величия усилиям, которые мы сами не склонны оценивать высоко... Леди Са-

утгемптон, щедро обласканная природой, судьбой и любовью, не в силах

была отрешиться от этих драгоценных даров и взглянуть в лицо грозной

вечности, готовой в любой миг прийти им на смену. Она слушала меня пораженная,

и этот пример душевной стойкости внушил ей столь глубокое почтение к силе

моего характера, что время оказалось над ним не властно.

Внезапное прекращение шторма не обещало нам спасения, так как

корабль, не приспособленный к подобным испытаниям, ударился о подводную

скалу и теперь так быстро наполнялся водой, что никакие усилия команды не

могли спасти его. Вид берега, показавшегося перед самым наступлением

вечера, вряд ли мог хоть на миг ободрить несчастных, которые не надеялись

увидеть свет утра. Оглушительный шум и штормовая качка сменились

безмолвным ужасом и оцепенением, не менее страшными. Около полуночи по

всеобщему отчаянному воплю мы поняли, что корабль тонет. Леди Саутгемптон

беспомощно обвила меня руками. Усиливая ужас этой минуты, в каюту

толпой ворвались самые безнравственные и буйные из матросов и, распахнув

наши дорожные сундуки, принялись вытаскивать оттуда наиболее ценные

предметы. Вслед за ними появился офицер и, ухватив нас обеих за руки, вывел на

палубу: там спешно готовились две шлюпки — наша последняя, слабая

надежда на спасение. Капитан, который всем в своей жизни был обязан Эссексу,

сказал нам, что большая из шлюпок надежнее и потому он намерен