Алкоголь разрушает мозг, ассоциативный центр.

Вскочил, словно его ужалила змея.

Лицо пылает от прилива крови, сердце бьётся упруго и часто,— лоб, шея покрылись потом.

Страшно, жутко сознавать: задет мозг, начала разрушаться высшая, нужная для творчества сфера. Да неужели?..

Подошёл к окну, толкнул створки. Струя прохладного воздуха хлынула из леса, пахнула смоляным духом сосны, хвои, донесла кисло-сладкую пряность созревающих яблок. И мёда. Терпкий, душистый, медовый настой шёл со стороны Наташиной пасеки. И, чудилось, ульи чуть слышно гудели в ночи.

Ночь жила. Ночь полна запахов и звуков,— торжество жизни в полуночной мгле проявлялось ещё гуще и полнее.

Звёздную синь отражали чёрные квадраты окон Наташиного дома. Над коньком крыши струилось слабое свечение — и, чудилось, звенит над усадьбой воздух, шепчутся листья яблонь, вишни, стрелочки-листочки облепихи, незримо носятся взад-вперёд мириады крылатых тварей.

Разделся Борис, лёг в постель, но сон к нему так и не шёл. И о чём бы он ни думал, какие бы картины ни всплывали перед глазами, он видел её образ, слышал её голос. И мысль о необратимости свершённой над ним порчи, зароненная Наташей, быстро отлетела, и вновь ему являлись мечты и надежды радужные, зовущие вперёд, к жизни новой и прекрасной. И хотя он не представлял, как она переменится, его жизнь, но что перемены наступят — в этом он был уверен, к ним он теперь устремился всем сердцем.

Постепенно подкрался, заголубел в окнах рассвет. Скрипнула дверь Натальиной веранды,— Борис сбросил одеяло, подскочил к окну. И охнул: Наташа в спортивной походной одежде вышла на крыльцо и сделала несколько приседаний, выпадов влево, вправо.

Борис набросил халат, негромко позвал:

— Наташа!

Вскинула голову, подняла руку:

— Здравствуйте, доброе утро.

— Вы куда собрались?

— В лес, в поход.

— Возьмите меня с собой.

— Я далеко, на весь день.

— И я с вами.

Наталья пожала плечами.

— Пойдёмте, но не хныкать. Нытиков не люблю. Одевайтесь и спускайтесь ко мне — будем завтракать.

Вне себя от радости, Борис умылся, оделся — слетел к Наташе в столовую. Гладкошерстный, серой масти, с голубыми отливами дог, сидевший у входа на веранду, грозно заурчал при виде Бориса. Наташа тихо и дружелюбно сказала:

— Атос! Сидеть! Сиди, милый, и не волнуйся. Этот человек хороший, он пойдёт с нами. Слышишь: пойдёт с нами!

Атос, грозно сверкнув глазами, покорно втянул шею, отвернул в сторону голову,— краем глаза, впрочем, продолжая следить за пришельцем. Наташа подошла к нему, положила руку на шею.

— Успокойся, он пойдёт с нами, да, да — пойдёт с нами — слышишь?

Пёс ворчал, крутил головой — видно было, ему нелегко проникнуться доверием к чужому человеку, видеть его рядом со своей хозяйкой.

Атоса Наталья привезла молочным щенком из совхоза, выменяла у главного зоотехника за два улья с сильными пчелиными семьями,— кормила с ложечки, спать укладывала у своей кровати.

Щенок был редкой особо ценной породы,— требовалось разрешение местного общества собаководов,— Наташа оформила разрешение, выправила на собаку все нужные документы. И кормила, и растила с нежностью и любовью, на которую она была способна.

Атос, как и его средневековый тёзка, был по-рыцарски ревнив и храбр до безумия; он бдительно следил за каждым вторгшимся в дом и готов был разорвать на части всякого, кто попытался бы нанести обиду хозяйке. Он одну женщину схватил за руку и сжал её до ломоты только за то, что та взмахнула зачем-то рукой возле лица Наташи. С тех пор соседи и все близкие люди старались поодаль держаться от Натальи, не говорить с ней громко и не размахивать руками.

— Скажите ему добрые слова,— посоветовала Наташа,— иначе будет настороже и не отойдёт от меня ни на шаг.

Качан, никогда не имевший собак и не знавший, как с ними обращаться, подошёл к Атосу, заглянул ему в глаза.

— Атос, хороший... вот тебе моя рука. Будем друзьями.

Атос понимал, что ему предлагают дружбу и что хозяйка, стоявшая тут же и одобрявшая эту сцену, призывает его к тому же, но, видя приближение руки, счёл такой жест слишком фамильярным, глухо заурчал.

— Ну, ладно, ладно, не буду тебя трогать. Но и ты меня оставь в покое. Ладно? Мы ведь с тобой джентльмены, обо всём сумеем договориться.

В душе же у Бориса оставалось недовольство псом,— будет ещё он тут вязаться между нами! — и пес, судя по недобрым настороженным взглядам, слышал это недовольство; в чутком собачьем сердце оставались ревность и предубеждение к непрошенному знакомцу.

Вышли налегке; ни Наталья, судя по её снаряжению, ни Борис не взяли никаких припасов,— видно, всё-таки, поход наш будет недолог,— успокаивал себя Борис,— обойдёмся без еды и питья.

О продолжительности похода Борис думал с тревогой: вдруг как не дойдёт, устанет, не выдержит темпа.

Шли гуськом по узенькой травянистой тропе, мимо кладбища, углубляясь в лес, который становился всё чаще и угрюмее.

Впереди бежал Атос, за ним Наташа с легким одноствольным ружьишком на плече, с планшетом военного образца, из которого выглядывал уголок крупномасштабной карты. Шли быстро, подгоняемые прохладой сентябрьского утра, сырым дыханием тумана, влекомые чистым звонким щебетанием птиц, встречавших малиновый шар солнца, и с ним ясный и тихий день ранней осени.

Ах, хорошо. Хорошо-то как дышится.

Борису хоть и нелегко было поспешать за Наташей, но первые километры он прошёл резво; крепкий кофе, которого он выпил несколько чашек, обилие кислорода развеяли сонливость; усталости как не бывало, сердце работало ровно, и он не слышал стесняющих неудобств и колющих болей, которые обыкновенно являлись у него во время быстрой ходьбы. Смущало молчание Натальи,— не повернулась, не спросила о самочувствии; и во время завтрака хотя и с улыбкой подавала ему яичницу, мёд и сметану, но сказала лишь несколько слов: «Одумайтесь, вам незачем идти со мной в такую даль. Я в безопасности, со мной ружье, собака. Но, конечно, вам ходить полезно»,— и весь разговор. И теперь не повернется, не спросит, легко ли ему за ней поспевать?

Миновали дубовую рощу, спустились к низине,— тут курился утренний сырой туман. Вошли в него словно в молочное озеро,— собака скрылась на дне, Наташа погрузилась по плечи; голова, покачиваясь, точно плыла над волнами.

Из тумана змейкой выползала просёлочная дорога, вела в лес — и над ней, над дорогой, рядком чёрных свечек бежали в глубину лесной просеки столбы телефонной связи. Там, за просекой, копнинские пруды,— вспоминал Борис прогулки с другом. И надеялся, что у первого пруда Наташа остановится, они передохнут.

Но Наташа не остановилась; шла тем же легким, почти летящим шагом дальше. Борис счёл неудобным долее отставать, догнал девушку.

— Вы так быстро идёте!

— Люблю ходить быстро. Поспевайте, вам полезно.

Достала из сумки-планшета компас и карту, на ходу стала уточнять направление. На карте сделала пометку.

— Похоже на то, что вы готовитесь к какой-то игре, где нужно быстро ориентироваться на местности.

— Нет, играть мне некогда; я составляю карту медоносов: культурные поля, травы, насаждения. Три соседних района уже обошла, составила — теперь принимаюсь за свой район, Сергиевопосадский.

— Зачем нужна такая карта?

— Как зачем? Я же пасечник! Слышали, говорил директор: заведующий отделением совхоза. Сказал он слишком громко, точнее будет: бригадир пчеловодческой бригады.

— Ну, и что же? Зачем карта?

Наталья одарила Качана смешливым снисходительным взглядом. Впрочем, объяснила охотно, обстоятельно:

— Пчёлы, как и всякая живность, любят места злачные, обильные нектаром. А нектар при цветении хотя и выделяют почти все растения, но пчёлы потребляют в пищу нектар целебный, особенно богатый сахарами,— самым энергетическим материалом.