— Но то Андерсен,— разводит Лида руками,— куда уж нам! Вот я ничего не достигла. Занималась музыкой, как все, в школе и институте училась отлично, а вышла серость. Может, думаю, с Эриком надо все организовать иначе. А может, ему не достает трудностей и нужно, чтобы он помучился, как Андерсен?

— И специально для этого ты его водишь к М. Д.?

Модный педагог, к которому в Москве паломничество, умеет воздействовать на эмоциональную сферу ребенка. Для усвоения основ музыкальной грамоты (зачем ребенку в четыре года усваивать ее, мне неясно, но я не специалист в этой области) он насочинял тьму сказок. Одной из них меня угостила Лида. Это чудовищная сказка. Двадцать страниц машинописного текста забиты терминологией, каждый термин — персонаж. Этих персонажей в сказке около тридцати, воспринять и запомнить их — непосильный труд для маленького ребенка. Однако главное не в этом, а в том, насколько жестокая, кровавая эта сказка.

Я вовсе не считаю, что детям нужен «малиновый сироп», но обилие крови, несправедливо пролитой в жесточайших схватках между «диезами» и «бемолями», вызвало во мне, взрослом читателе, протест. И не против зла. Если бы против зла, то фантазии педагога были бы оправданны. Нет, против автора сказки, которого я ощутила как недоброго, агрессивного человека.

Я знаю детей, которые плакали после первых его занятий и ни за какие коврижки не желали идти к этому педагогу. Эти дети отличались чуткостью и обостренным отношением к добру и злу.

Но были и другие из моих же учеников, которые смогли подолгу прозаниматься у этого педагога, и не безрезультатно. Эти дети другого склада: всеядные, любящие учиться чему бы то ни было, у кого бы то ни было, дети с ослабленным нравственным императивом и низким порогом чувствительности.

— Он умеет создавать творческую атмосферу,— говорит Лида, захлебываясь от восторга и не понимая, почему Эрик так странно отреагировал на эту «творческую атмосферу».— Он умеет возбудить эмоции. Он заставляет детей громко топать, в такт, и если кто-то топает тихо, он кричит: «Громче, громче, это мы, солдаты, идем по Африке». Понимаешь, чтобы дети восприняли музыку, их надо раскрепостить. Они у него орут во всю глотку, а потом он резко обрывает крик и тихонько прикасается к клавише. Живой прием, правда?

— Возможно, и живой, но чрезвычайно вредный. Все равно, что будить ребенка криком в самое ухо. От крика ребенок тут же очнется. Но десять детей вскочат на крик, и ничего, а одиннадцатый начнет заикаться. Твой Эрик и оказался этим одиннадцатым.

— А знаешь, я вот что решила: плюну-ка я на все и буду себя любить.

— Это как?

— Муж говорит. «Лидок, ты себя не любишь». А женщина должна себя любить. С завтрашнего дня брошу заниматься с Эрькой музыкой (Лида сняла дорогую квартиру с инструментом), буду делать маски, обливаться холодной водой — займусь собой.

— Гениальное решение,— говорю,— непременно займись собой.

— А что, я неважно выгляжу?

Поди-ка угадай, «как слово наше отзовется…»!

УТЕШЕНИЕ

— Видела, как Миша нарисовал закат? — Петя нагоняет меня у волейбольной площадки. Я тоже решила полюбить себя: поиграть в волейбол, поразмяться.— Ты только посмотри! Мне Наташа дала, а я не удержался тебе показать. Помнишь, мы точно такое видели, когда возвращались с рыбалки'

Плохонькой акварелью Миша сумел передать тончайшие цветовые переходы. От неумения правильно пользоваться кистью на рисунке получились подтеки, похожие на бородатые дождевые тучи. Ночное закатное море, ощущение глубины, бездны подчеркивалось горизонтальной полосой света, отчеркивающей небо от моря, коричнево-буро-красное небо и оранжево-фиолетовое море.

Неожиданный, стремительный скачок от типично детского рисунка к реалистическому пейзажу!

— А вот это! — Петя показывает следующий лист. Тот же закатный пейзаж, но цветовое решение — иное. Первый рисунок — тревожный, напряженный — только что село солнце. Второй — спокойный, умиротворенный.

— Скажи, здорово! — радуется Петя.— Я бы в жизни так не смог.

— Здорово. Но насчет того, смог бы ты так или нет, неизвестно. Один писатель сказал: «Чтобы написать, надо писать». А чтобы нарисовать, надо рисовать. Вот ты два дня подряд рисовал свое «красивое и непонятное», великолепно вышло. А скажи, разве тебя к этому кто-нибудь принуждал?

— У Миши все равно в сто раз лучше.

— У него другое.

— Ну и что?

— Петь, давай лучше играть в волейбол!

— Я не умею.

— Умеешь.

— Нет, я ничего не умею на свете.

Понурив голову, Петя бредет от меня с Мишиными рисунками.

— Петь? — окликаю я его.

— Ну чего тебе?

— А какое ты стихотворение сочинил в электричке!

— Ну и что!

— Ничего. Просто очень хорошее.

Поди тут, утешь! Как любой матери, мне хочется, чтобы мой ребенок всегда был весел и бодр. Но имею ли я право ограждать его от страданий? Страдания, как и радость, укрепляют дух. А сила духа — не именинный подарок, а в первую очередь, умение преодолеть себя. Тернист путь, но человек выстоит. Я понимаю Петю. Миша на четыре года младше, а как нарисовал закат! Он смог себя выразить, а Петя нет. Но он находится в поиске. В этой ипостаси он уже не только мой сын, которому достаточно поцеловать ушибленную коленку. Он — личность. И как личность имеет право на страдание.

Есть прекрасная книга «Свет мира» Халдора Лакснеса. Это роман-притча о том, как мальчик мечтал стать поэтом, а стал… хорошим человеком. На строительство собственной личности ушла вся жизнь. Свет мира — это любовь, любовь не только вопреки, но и благодаря страданиям.

Но вот ребенок обращается к нам за помощью. То, что он приходит и говорит на «больную» тему,— само по себе хороший знак. Значит, он доверяет нам. А мы? Мы верим в него. И мы, любым доступным нам образом, внушаем ему эту веру: «Ты — сильный, ты все преодолеешь и выстоишь». Ребенок, скорее всего, никак не отнесется к сказанному или выраженному взглядом. Но он унесет с собой наши слова, в памяти запечатлится наш взгляд. Он пришел за поддержкой, и он ее получил. Дальнейшее — это наша вдумчивая работа, как практически помочь ребенку справиться с «непреодолимой» задачей, как помочь ему нарисовать закат. И действительно, как нарисовать закат?

СТЫД ПРЕВОСХОДСТВА

— Тебе нравятся цыганята? — спрашивает Петя. Рядом с нами живут цыгане. Четыре многонаселенных дома. Чумазые голопузые малыши и девочки в цветастых, аляповатых, на наш европейский взгляд, одеяниях бегают по двору.

— Мне они очень нравятся. Знаешь чем? Они дружные. Если чужой обидит цыганенка, то они всем табором отомстят. Привет! — небрежно бросает Петя цыганенку.

Он еще с прошлого лета перезнакомился со всем табором, благо, цыгане живут под боком, стоит выйти за калитку — и ты в цыганском дворе.

Аню привлекают маленькие котята, во множестве расплодившиеся под лестницей, а Петю — независимые, самостоятельные мальчишки. Им-то он точно завидует. Спрашивается, почему? Ведь он пользуется почти неограниченной свободой.

А дело в том, что они беспечны. Для них не существует слова «надо». Им не надо есть вовремя, не надо спать вовремя, у них, у мальчишек (девочки-то все время хлопочут по хозяйству, носят воду, поят и кормят свиней в хлеву), полная свобода, свобода без всякой ответственности. Они самостоятельно бегают на море, гоняют по двору петухов, кидаются камнями, а то просто сидят перед домом в пыльном песке, сыплют его на себя, и никто им ничего не запрещает.

— Мам, они одеты во все магазинное, а выглядят как-то по-другому,— говорит Петя.

— Верно. Дело не в самих юбках и кофтах, а в сочетаниях. Я бы никогда не надела оранжевый свитер, зеленую юбку, красные ботинки и поверх всего аляповатый платок.

— А ты думаешь, у них это случайно так получается?