Хосе посмотрел на спидометр – сто десять. Затем на часы. Быстро он управился. Но в час ночи что лучше: сразу навестить отца или сначала домой и немного поспать? Хосе звонил в больницу, как только приземлился, и медсестра заверила, что со стариком все хорошо. Наверное, сон и душ все-таки лучший выбор.

Неожиданно в мысли вторглась Мария. Во время последних визитов Хосе она его избегала, так что он не видел ее два года. Было больно, но вместе с тем он испытывал облегчение. Перед глазами всплыл образ Марии. Как всегда мысли о ней были окрашены смесью желания, любви и чего-то вроде стыда. Боже, конечно, они не кровные брат и сестра, так что желать Марию – не смертный грех, но мать Хосе смотрела на ситуацию иначе. Последний разговор с сыном у нее был как раз об этом.

Естественно, Эстелла заметила, как дети смотрят друг на друга. «Она – семья, сын. И ты старше. Обещай мне, что не сделаешь ничего, что приведет к шумихе».

Хосе поклялся, не понимая, что это будет последнее обещание, данное им матери. Он держал слово вплоть до того лета два года назад, когда каким-то образом убедил себя, что теперь они с Марией взрослые и все прежние договоры аннулированы. Не тут-то было. И, проклятье, шумиха таки поднялась.

Приглашение работать в Нью-Йорке пришло через месяц после того, как Хосе отбросил все сомнения насчет отношений с Марией. В тот день, когда она застала его за упаковкой чемоданов, Хосе с кристальной ясностью осознал две вещи. Да, он любил Марию. Любил в ней все: ее улыбку, ее жизнерадостность, ее мягкий характер – и, черт, как можно было не любить это горячее маленькое тело. Но любить ее – все равно что вляпаться в бетон, который до конца дней прикует тебя к Совершенству. Для Марии город был домом.

Хосе подозревал, что, если бы он настоял, она бы перебралась в Нью-Йорк. И возненавидела бы мегаполис за все то, за что его обожал Хосе. В общем, он поступил правильно. Ну, по крайней мере, так казалось. Он провел последние два года, сравнивая с Марией каждую женщину, с которой встречался, и все они ей в подметки не годились. Так что иногда возникал резонный вопрос: а вдруг он ошибся?

Во тьме раздался громкий хлопок – кажется, переднее колесо. Машину повело. Занесло. Хосе дернул руль вправо и уж было решил, что выровнялся, но, взглянув вперед, увидел только несущееся прямо на него дерево. Он вдавил педаль тормоза.

Слишком поздно.

Хосе приготовился к удару.

С колотящимся сердцем Шала подошла к окошку приемной.

Полупрозрачная створка приоткрылась.

– Я могу вам помочь? – спросила женщина средних лет.

Только через секунду Шала все же смогла пролепетать:

– Да. Мне… мне нужен врач.

Женщина нахмурилась:

– Вы ранены? Больны?

Видимо, посетительница не производила впечатление попавшей в беду. Да, Шала явно упустила свой шанс в жизни – стоило стать актрисой. Потому что на самом деле сейчас она находилась в миллиметре от полноценного приступа паники с падением на пол, слезами и воплями. Шала сняла с ладони окровавленное полотенце и вытянула руку. Несколько красных капель плюхнулись на стойку.

Женщина отшатнулась на своем стуле, будто никогда прежде не видела крови:

– О боже! Проходите скорее, мы о вас позаботимся.

Шала почувствовала, как рядом кто-то остановился. Скай. Не сказав ни слова, она пошла к двери.

Когда он двинулся следом, Шала обернулась. Скай выглядел серьезным и виноватым. В горле встал ком размером с маленькую лягушку, но Шала все-таки сумела выдавить:

– Дальше я справлюсь сама. Спасибо.

– Но я…

– Я в порядке. – Она толкнула дверь.

Регистратор стояла в конце коридора, надевая резиновые перчатки, словно боялась испачкаться кровью, просто показав пациентке смотровую. Шала направилась к женщине, прислушиваясь: а вдруг Скай пошел за ней? Не пошел. По телу разлилось облегчение. Шала на него не сердилась. Нет, правда, не сердилась. К сожалению, внутри сейчас бушевала такая буря эмоций, грозя поглотить рассудок, что было совсем не до разборок с шефом Гомесом. Не теперь, когда предстояло столкнуться с прошлым.

О боже, этот запах! Аромат антисептиков с примесью лизола – все это грозило вернуть воспоминания. Шала втянула воздух, который вдруг стал гуще, и заставила себя переставлять ноги – одну за другой, – не отрывая взгляда от женщины. Сосредоточившись на ее лице. Ибо знала, что увидит, если осмелится посмотреть вокруг. Детали везде одинаковы. Это отделение неотложки в маленьком городке, и выглядеть оно будет так же, как то, в котором Шала побывала в восемь лет.

– Сюда, – позвала регистратор.

Шала проследовала за ней в занавешенную «комнатку» – в точно такой же она сидела тогда, в детстве, совершенно одна. И в такой же, несколькими занавесками дальше, умирали ее родители.

– Я попрошу нашего специалиста по страхованию взять у вас всю нужную информацию прямо здесь. Мы же не хотим залить ее офис кровью.

Шала кивнула. Женщина махнула в сторону кушетки:

– Медсестра и Келли из отдела страховки скоро будут. – Затем взглянула на руку Шалы. – Неприятный порез. Как это случилось?

– Нож.

– Готовили?

– Вроде того, – отозвалась Шала, не желая объяснять.

– Ладно, милочка. Мы вас быстренько подлатаем.

Служащая, цокая по кафельному полу, ушла, оставив ее одну.

«Одна. Прямо как тогда».

Шала уставилась на кушетку, стараясь не смотреть на занавеску. И не вспоминать, как сползла с койки, миновала две секции, отодвинула шторку… Не вспоминать, как на столах вздрагивали окровавленные тела мамы и папы, когда врачи били их током. Сердце заколотилось о грудную клетку. Чувствуя подступающую панику, Шала начала читать одну из старых добрых молитв, вроде тех, которые так любила по делу и без бормотать Нана. Проклятье, она скучала по бабушке. Моргнув, Шала сглотнула ком в горле и продолжила себя успокаивать.

Сказала себе, что все случилось давным-давно, осталось в прошлом. Она все преодолела! Да, родители умерли, и Шала видела то, что восьмилетняя девочка видеть не должна, но ведь ей уже не восемь. Вдыхая носом и выдыхая ртом, она села на кровать и вперилась взглядом в окровавленную ткань, обмотанную вокруг ладони.

Послышались шаги. Затем замерли у ее занавески. Ожидая увидеть медсестру, Шала подняла глаза, но перед ней стоял Скай Гомес: руки скрещены на груди, поза лучится упрямством. Он сурово смотрел на Шалу сверху вниз, мол, попробуй меня прогнать.

Спать на раскладушке оказалось столь же удобно, как под открытым небом. Мария ненавидела ночевки в походах.

Проворочавшись час, она наконец погрузилась в полудрему, но свистящий звук открывающейся двери вновь ее разбудил. Медсестры приходили проверить Рэдфута, мягко ступая и тихо разговаривая. Мария уверила себя, что не обязана их благодарить. Затем снова окунулась в сладкую тьму дремы, откатилась к стене и почти уснула, как вдруг опять насторожилась.

Кто-то погладил ее по плечу. Теплое утешительное прикосновение.

– Мария? – прошептал на ухо мужской голос. – Я вернулся. Должен был убедиться, что ты в порядке.

Он вернулся? Затуманенный сном мозг тут же выдал образ Хосе. Он бросил ее. Причинил боль. Мария потеряла ребенка и, возможно, способность иметь детей в будущем. А теперь он хочет знать, в порядке ли она? Разве не слишком поздно?!

– Ты проснулась?

Мягкий баритон и нежное прикосновение. Не Хосе. Повернувшись, Мария обняла Мэтта.

От него пахло так привычно. Его мыло всегда отдавало чем-то вроде розмарина и более приземленным ароматом свежескошенной травы. Мария прижалась лицом к плечу Мэтта и впервые за ночь почувствовала: все будет хорошо. Как же приятно находиться в его объятиях! Будто вернуться домой после долгого путешествия. Затем Мария со стыдом вспомнила, что перепутала Мэтта с Хосе, и села. Мэтт опустился рядом и обнял ее за плечи.