— С тех пор многое изменилось.

Ее ухмылка исчезает, и она не отвечает. Я не жду от нее этого, потому что ей в жизни не понять. Мне пришлось усердно потрудиться, чтобы заработать уверенность. В основном, благодаря двухлетнему курсу в стенах тюрьмы.

Такого рода вещи меняют человека.

Она снова начесывает волосы на левую сторону лица. Интересно, делает она это намеренно или уже выработала привычку, направленную скрыть свой недостаток.

— Слушай, уже поздно, и я не хочу снова ворошить прошлое и ругаться.

Теоретически, предложение звучит нормально, но, увы, выгнать меня не так просто. Во-первых, мой единственный транспорт гоняет где-то по городу, и, во-вторых, я ни за что не уйду, не покончив со всем раз и навсегда.

— Тогда давай просто поболтаем, без ругани.

Шайло издает глухой смешок.

— Это невозможно. Ради Бога, ты все еще называешь меня Пустышкой.

Блять. Так и знал, что рано или поздно она напомнит мне об этом.

— Я сделал это однажды, признаю — поступил по-мудацки.

— Так и есть, — говорит она, тыча в меня пальцем.

— Черт, да. А ты думала, что я дам тебе спокойно отбывать наказание в моем центре спустя семь лет и ни разу не попытаюсь тебя задеть?

Она скрещивает руки на груди, от чего та чуть ли не вылезает из верха крошечной майки. После этой демонстрации глаза невольно опускаются туда, где ее бедра сжимают подлокотник, наполняя мой разум образами этих ног, обернутых вокруг моей талии. Ясен пень, что нужно сосредоточиться на ее словах, но, блять, я всего лишь мужчина.

— Хорошо, я заслужила это, — соглашается она. — Но я уже не тот человек, что тогда. Господи, да я уже не та, что полгода назад!

Разговор стал чертовски тяжелым, мне нужно выпить, прежде чем она сделает что-нибудь глупое, например, заставит меня трепаться о чувствах. Поэтому я одаряю ее своей лучшей прочь-трусики-улыбкой и меняю тему.

— Я торчу в какой-то жопе более пятнадцати минут, а ты так и не предложила мне выпить. Что ты за южная женщина такая?

Тактика отвлечения срабатывает, потому что Шайло открывает и закрывает рот, словно рыба, прежде чем, наконец, его захлопнуть. Поднявшись, она ведет меня по длинному коридору. После поворота налево и двух или трех направо, она указывает загорелой рукой на самую большую гостиную, которую я когда-либо видел.

— Ну, ты собираешься садиться или хочешь письменное приглашение? — язвит она, указывая на девственно-белый кожаный диван.

Усевшись на край, я оглядываюсь через плечо и вижу Шайло за барной стойкой со стаканом в руке.

— Чем будешь травиться?

— Виски, если есть, — говорю я, умудряясь не звучать как жалкий ублюдок.

Пока Шайло занимается моим напитком, я замечаю два позолоченных зеркала, висящих бок о бок на стене прямо передо мной. Их прикрывают черные мешки для мусора, приклеенные настолько неаккуратно, что создается впечатление, что это было сделано в приступе безумия. Подойдя ближе, провожу пальцем по сморщенному пакету, чье уродство резко контрастирует с элегантностью комнаты.

Не вериться, что это сотворила Бьянка Уэст. Становиться любопытно, что, черт возьми, произошло, что заставило кого-то покрыть стекла чем-то настолько отвратительным. Недолго думая, останавливаю палец на краю серебряной клейкой ленты, ковыривая, пока скотч не отходит.

Ледяное звяканье — единственное предупреждение, прежде чем зеркало разбивается у моих ног, а Шайло отрывает мою руку от стекла.

— Не надо! — кричит она. Заметив удивленное выражение моего лица, она откашливается, смягчая свою реакцию. — То есть, не трогай.

Ох, Звездочка, так не пойдет.

— Шайло, почему мусорные мешки закрывают зеркала?

— Они разбились.

— Оба? — приподнимаю бровь.

— Ага.

Она нагибается, чтобы собрать разбитое стекло, но останавливается, когда я хватаю ее за плечи и поднимаю обратно. Я тоже могу играть в эту игру.

— Теперь тебя ждет семь лет невезения.

Игра оборачивается против меня, когда ее пустой взгляд превращается в наглую насмешку.

— Тогда думаю, это должное наказание. Семь за семь, а?

Я провожу рукой по затылку и переключаю взгляд вниз на разбитое стекло и виски, покрывающие деревянный пол.

— Полагаю, ты не в курсе, где ваша горничная держит веник и совок?

Краем глаза наблюдаю, как плечи Шайло расслабляются, паника рассеивается, и она саркастично ухмыляется.

— На самом деле, в курсе. В последнее время я вынуждена стать очень хозяйственной.

И одарив своим гипнотическим взглядом, оставляет меня лицезреть, как ее задница, покачиваясь, исчезает за поворотом.

***

После уборки стеклянных осколков, Шайло, не спрашивая, делает мне еще один напиток. Мы сидим на одном диване и смотрим друг на друга. Что хотел сказать — сказал. Извинился. Она извинения приняла. Конец истории.

Почему я не позвонил Крохе и Фрэнки, чтобы они вытащили меня отсюда?

Хороший вопрос.

Именно об этом я себя сейчас спрашиваю, когда Шайло засовывает под себя ноги и откидывает руку на спинку дивана. От этого движения майка растягивается на ее груди, и я не могу заставить себя смотреть на какую-либо другую точку, кроме контура ее идеальных сосков, соприкасающихся с тонким материалом.

Господи, она пытается меня убить?

Да. Ответ «да», потому что в моей башке только мысли, как бы опустить на них свой рот. Каково это — так сильно ее оттрахать, что она еще неделю не сможет спокойно ходить. Эта женщина — моя слабость и мой гнев в запретной обертке.

Но разве недозволенное не всегда самое соблазнительное?

Хотя мое поведение в раздевалке было неуместным, я все еще не намерен отказаться от плана использовать ее и бросить. Просто внес небольшую поправку: я не буду причинять ей боли. Кэри, который был при нашей с ней первой встрече, жаждал увидеть ее сломленной. Кэри, который сегодня обивал ее порог, хочет выбить ее из своего организма хорошим перепихоном.

И нет, я хочу не так уж и много.

— Кэри, я собираюсь кое-что сказать, и мне нужно, чтобы ты меня выслушал. — Она надувает щеки и задерживает воздух, прежде чем медленно его выдохнуть. — Как бы я не думала, что Тарин тебе не подходит, я не буду той, с кем ты изменяешь.

Хотя я уважаю ее убеждения, но нельзя изменить тому, кто не владеет твоим сердцем.

— Все верно, — соглашаюсь, придвигаясь чуть ближе.

Ее глаза расширяются, словно в нее насильно вкололи адреналин.

— Да?

Я не могу удержаться от прикосновения к ней. Намотав ее локон на свои пальцы, сокращаю расстояние между нами.

— Да. Она мне не подходит. Мне подходит один-единственный человек.

Черт. Вполне возможно, что я пьянее, чем казалось.

Рискнув быть чуточку смелее, провожу ладонью по ее шее, играя с прядью ее волос.

— Только ты.

Она закрывает глаза, откликаясь на мои ласки.

— Почему? Ты должен ненавидеть меня за то, что я сделала. Должен смеяться над всем, что со мной случилось.

Она права. Мне стоит над ней надсмехаться. Вместо этого я обнимаю ее лицо. Прекрасные серые глаза, которые я обожал со школы, наполняются влагой. Одинокая слеза скользит по левой щеке, орошая мою ладонь. Я глажу неровную поверхность ее шрама, изучая сморщенную тропинку, которую она изо всех сил пытается скрыть.

— Не надо. — Шайло берет меня за руку и пытается смахнуть со своего лица.

— Ты на самом деле думаешь, что этот шрам заставит меня видеть тебя по-другому?

— Теперь все смотрят на меня по-другому. — Еще одна слезинка скатывается, когда девушка кивает.

— Я не все.

— О, да ладно тебе, Кэри. Меня уволили. Я потеряла своих спонсоров. Я не такая умная, как ты, но и не тупая. Я слышу, как шепчутся у меня за спиной и смеются.

Я так сильно прижимаю ее к себе, что ее дыхание овевает мое лицо.

— Посмотри на меня. Похоже, будто я шепчусь или смеюсь?

Она расслабляется в моих руках.

— Ты сказал, что ненавидишь меня.

— Ненавидел. Ненавижу. Блять, Шайло. Я ненавидел тебя семь лет, и все, о чем я мечтал — это заставить тебя заплатить за то, что ты наебала меня и не дала осуществить мои мечты.

— А теперь?

— Все, чего я хочу — трахнуть живую мечту.

Боже, я действительно так думаю. Я хочу провести руками по ее телу, просто чтобы почувствовать, как ее кожа ощущается под моими грубыми ладонями. Я хочу засунуть в нее каждый сантиметр своего члена и услышать, как она выкрикивает мое имя. Но больше всего я хочу испортить ее для любого другого мужчины.