Лошади стояли внизу в трюмах. Страшно было даже представить, что бедные животины чувствовали в тот момент. Им приходилось туго на протяжении всего путешествия. Внизу в трюмах не хватало воздуха, при сильной качке некоторые лошади получали ранения, другие страдали от ревматического воспаления копыт. О последней болезни Антонио узнал от доктора, который пытался выхаживать животных.

   — Что же вы хотите? — вопрошал врач, когда молодой человек в очередной раз спустился вниз проведать свою лошадку и обнаружил её в плачевном состоянии. — От долгого стояния на одном месте даже человек заболеет. Боюсь, бодро скакать, даже если выздоровеет, лошадь уже не сможет...

Вряд ли лошадям во время битвы стало легче. Антонио вздохнул. Он был готов идти на абордаж, сражаться с англичанами лицом к лицу и крепко сжимал эфес шпаги. Но враг не собирался приближаться на такое расстояние, чтобы абордаж, в котором были так хороши испанцы, вообще состоялся.

   — Эх, хитрецы! — дон Алонсо тоже заметил тактику англичан. — Держатся подальше. И ядра наши до них не долетают, и на борт к ним никак не залезешь!

   — Трусы! — яростно выкрикнул Антонио.

   — Сомневаюсь, — де Лейва похлопал друга по руке, успокаивая, — посмотри, их ядра часто достигают цели. У нас есть раненые. На одном корабле точно пробоина. Значит? — Он вопросительно посмотрел на Антонио. Тот молчал, и дон Алонсо продолжил сам: — Значит, у них пушки бьют дальше. Я слыхал, что лучшие мастера оружейного дела живут в Англии. Политика Елизаветы даёт свои плоды: туда стекаются лучшие из лучших, потому что им позволяется верить хоть в чёрта, хоть в дьявола.

   — Разве это правильно? — Антонио удивлённо поднял брови.

   — Не знаю, — дон Алонсо вздохнул, — просто мы видим, как бьют их пушки и как бьют наши. К тому же английские корабли быстро приближаются, но так же быстро и удаляются. Мы не успеваем пушку зарядить, а их уж след простыл.

Опять раздался грохот. Палубу снова заволокло дымом. Антонио упал, больно ударившись головой о мачту. Он поискал взглядом дона Алонсо. Тот был живёхонек и даже удержался на ногах.

   — Жив? — крикнул де Лейва и протянул Антонио руку.

   — Всё в порядке. Спасибо, — Антонио встал сам, опираясь на шпагу, — что произошло?

Спрашивать не стоило: вокруг лежало несколько раненых матросов, по верхней палубе потекла первая кровь. Антонио опять вспомнил про лошадей и мотнул головой, чтобы отогнать приходившие в неё грустные мысли. Голова закружилась. Он вцепился в шпагу ещё сильнее. Да, не так он представлял себе сражение. Совсем не так!

Стемнело. Английские эскадры быстро скрылись, отступив к берегу. На родной стороне их ждали свежая еда и боеприпасы. Армада осталась в море подсчитывать потери. Провиант, воду и вино выдавали небольшими порциями, и никто уже не вспоминал о том, что всё это успело вновь протухнуть в не успевших отстояться бочках.

Антонио била мелкая дрожь. Он спустился в каюту и ненадолго заснул.

На Темзе стояли два галеаса. Елизавета полюбовалась на корабли из окна и удовлетворённо покивала. Её руки лежали на складках пышной юбки. Во всём облике чувствовались спокойствие и уверенность. Последние новости радовали. Пока ни один испанец не шагнул на английскую землю. И судя по всему, вряд ли шагнёт. Елизавета коснулась пальцами лба:

   — Спасибо, Господи, за помощь твою, — она прошептала слова молитвы и застыла, продолжая невидимым взглядом смотреть в сторону галеасов.

Размышления прервал стук в дверь. Королева обернулась. На пороге уже стоял граф Лейстер. Он имел обыкновение на правах старинного друга и фаворита входить без должных церемоний.

   — Доброе утро, Ваше Величество, — он поприветствовал Елизавету и прошёл в комнату.

   — Утро и в самом деле доброе, — королева оторвалась от созерцания вида из окна, — новости с побережья приходят обнадёживающие.

   — Рано расслабляться, — заметил Дадли, — главное, не допустить встречи Армады с герцогом Пармским.

   — Главное, не пустить их на наш берег, — сурово отметила Елизавета, — пусть там встречаются, с кем хотят. Впрочем, соединение с силами Пармы под большим вопросом.

   — Почему, Бэт?

   — Потому что разведка доносит: у Пармы разбегаются солдаты, баржи к переправе не готовы. Армада подойти к самому берегу не сможет, потому что в Дюнкерке мелководье. А судя по донесениям, идти в море Парме просто-напросто не на чем! — заключила Елизавета свою речь, расправив юбки и сев на высокий стул.

   — Ты довольна. Что ж, Филипп просчитался. Правда, он упорно распространяет через своих шпионов слухи по Европе о победе над Англией, — заметил Роберт.

   — Пусть себе, — Елизавета махнула рукой, — он мне никогда не нравился, — она насупилась и стала похожа на ту рыжеволосую девушку, к которой когда-то сватался испанский король, — сидит в своём дворце и не высовывается наружу. Он, пожалуй, и сам не знает, что творится с его флотом в Ла-Манше.

   — Ты уверена в победе, — это был не вопрос, а утверждение.

   — Я знаю, о чём ты думаешь, Роберт. Основные сражения впереди. Но лорд Эффингемский докладывает о главном: наши корабли быстро обходят противника, пушки лучше стреляют, потерь нет. Что испанцы? Еле двигаются, пушки у них старые, и их ядра до нас не долетают. Конечно, если они высадятся на берег, у них будет численное преимущество. Моряков на их судах мало, в основном — пехота. То есть главная задача, не дать им высадиться. Пока мы с ней справляемся.

   — Погода нам благоволит, — заметил граф, — испанцам не везёт с самого начала.

   — Не везёт лишь тем, кто идёт против воли Божьей, — строго сказала королева, — не стоило начинать поход против Англии. Филипп ошибся. Ветер дует против глупцов, возомнивших себя хозяевами на этой земле. Мы им укажем на их истинное место.

Дадли в который раз посмотрел на Елизавету с восхищением. Конечно, следы времени были заметны на её лице, но талия оставалась такой же тонкой, как и в юности, глаза также сверкали, выдавая настроение их обладательницы. И сегодня Елизавета могла пройти пешком огромное расстояние, не запыхавшись. Она любила разговаривать на ходу о важных государственных делах с помощниками и послами. Те задыхались, кашляли и молили Бога, чтоб королева наконец остановилась. Она могла скакать на лошади, переводить с латыни и греческого страницу за страницей.

   — Говорят, испанский король из Эскориала не выходит, не покидает его ни на минуту, — продолжила Елизавета, — он как серая мышь, нет, как крыса снуёт по комнатам дворца и плетёт свою паучью сеть. Да, Филипп — не мышь и не крыса, — королева засмеялась, но смех её внушал страх, — он — паук. Он распространяет слухи, ты говоришь. Но слухи не есть победа. Мы тоже не молчим. Наши послы рассказывают правду о положении дел в Ла-Манше. Впрочем, французам должно быть хорошо видно со своего берега, что происходит.

Елизавета помолчала. Она рассеянно перебирала бумаги, лежавшие у неё на столе. Ничто не нарушало тишины, установившейся в комнате. Лишь пение птиц, да крики людей, доносившиеся из открытого окна, доказывали, что не весь мир почтительно ждал, когда королева соизволит продолжить говорить.

   — В сентябре на мой день рождения я обязана преподнести себе самый дорогой подарок, — Елизавета улыбнулась, — я произнесу речь в честь победы над Испанией.

   — Раз ты этого хочешь, то так оно и будет, — кивнул Дадли.

   — Ты завтракал? — спросила Елизавета, неожиданно меняя тему.

Быстро сообразив, что от него требуется, граф ответил:

   — Нет, не успел. Торопился к Вашему Величеству.

   — Что ж, оставайся. Поедим вместе, — королева вызвала слугу, — накрывайте на двоих.

Противиться воле Елизаветы граф Лейстер и не думал. К тому же кормили во дворце прекрасно. Королева была известна умеренностью в еде, но это вовсе не нарушало заведённый порядок: все перемены блюд соблюдались, сервировка была безупречна. По большому счету, не имело значения даже то, сколько человек садилось за стол. Еды бы с лихвой хватило на целую эскадру.