Мозаика красным огнём.

И только потом

у престола,

Где ангелы жались кругом.

Мы вынули ящики тола,

Заложенные врагом...

МИР

Мы знали — это будет...

Тишина

Пройдёт над миром,

словно лёгкий ветер.

И люди скажут:

кончилась на свете

Война.

Возьмёмся за руки

и медленно пойдём

По той земле,

где мы когда-то жили,

По той земле,

где мы с тобой любили,

Где мы с тобой работали вдвоём.

Возьмёмся за руки —

так легче нам обоим

Идти землёй, остывшей после боя.

Жестокую судьбу благодарю

За то, что мы с тобой остались живы.

Захлёбываясь жадно, торопливо,

Я все тебе обратно подарю:

И моря синь,

и ласковую сушу,

И огрубелое тепло руки,

И прежнюю, бежавшую тоски,

Утратами израненную душу.

Наш путь тяжёл,

но, закалившись боем,

Мы наш, мы новый мир построим!

БЫЛА ВОЙНА

Годы проходят, десятилетия. Но война была и остаётся в нашей памяти самым сильным, самым острым переживанием.

Война обрушилась, в первую очередь, на плечи молодых. Не зря сказал когда-то Овидий: для любви и войны – возраст нужен один!

Война заставила нас в упор лицезреть самое великое горе, затмившее на время даже светлую радость любви.

Война отняла друзей и любимых, но она подарила нам самое великое ощущение счастья победы.

Так и останется она, отныне навечно ненавистная война, мерилом человеческого горя и радости.

ВРЕМЯ ОГНЯ

Это время огня — надо во всём

мире видеть свет.

Эрнесто Че Гевара

Над планетой летят

и летят журавли...

Им не надо границ.

Что для птиц

переправы?

На бескрайних путях

многоликой земли

только реки вдали

да зелёные травы.

Хорошо им...

А нам?

Журавлиный простор,

он искромсан на части

клинком пограничным.

Хочешь счастья?

Ты брось укоряющий взор —

жизнь вокруг предстаёт

бесконечно различной.

Вы поймите меня —

это время огня...

Вы поймите меня —

это время сражений.

Это время брожений,

размахов саженьих.

Это время позора

и гордости время.

Век двадцатый в дозоре —

он ждёт обновленья.

Век, открывший свободу,

решавший вопросы,

что не снились народам,

а предкам —

тем более...

Век двадцатый,

когда удивительно просто

умирали за правду,

не чувствуя боли,

среди белого дня.

Это время огня.

Это время огня,

и в его озаренье

всё сошлось воедино,

как в капле воды:

от беды —

до улыбки,

от жизни —

до тленья!

Век уходит,

огнём обжигая следы.

Это свет,

отражённый в делах человечьих.

Это отблеск побед

на тревожном пути.

Это дружбы поток,

устремлённый навстречу,

с журавлиной повадкой

летит,

над планетой звеня,

за собою маня.

Это время огня...

Это

время

огня!

АЛЁША

На высоте зелёного холма

Стоит из камня скроенный Алёша.

И кажется,

история сама —

У ног его...

Как загнанная лошадь

Проносятся года...

Он человеком

Когда-то был.

Он силился идти,

А вот сейчас

над сумасшедшим веком

Он встал как совесть

на его пути.

Не обойти

И не пройти.

Гигант в окаменевшей гимнастёрке

Гранитом глаз

из каменных орбит

Глядит на мир.

Глядит прицельно зорко,

Почти предупреждающе глядит.

И кажется Алёше мошкарой

Автомашин осатанелый рой.

И кажется,

играющие дети

Взрослеют на глазах...

И чередой

Проносятся событья по планете.

Он выше их —

он вечно молодой.

Что время для него?

Остановилось?

Нет, он живёт

во времени другом,

И всё, что совершается кругом,

Он отдаёт

грядущему на милость.

И в нашей постоянной суете

Ему минуты

числятся не те.

На подступах к бессмертью —

всё иначе

Ему мгновеньем служит целый век.

И мы не видим,

как он любит, плачет,

Тревожится, гранитный человек.

Как он идёт...

Лишь мы не замечали,

Не пережив мелькание веков,

Окаменевших в грозовой печали

Его предельно медленных шагов.

Как совесть дней,

мучительно нескоро

Идёт неторопливый человек.

Карающей походкой командора.

Из века — в век...

Из века — в век

Идёт солдат,

хотя из камня скроен.

И смотрит вдаль,

хотя глаза — гранит.

Но с ним

я за грядущее спокоен.

Я верю в мир —

он этот мир хранит.

ПАМЯТЬ

Пусть будет в газетные полосы вбито

Навечно,

чтоб помнилось господам:

Никто не забыт и ничто не забыто...

А память — она неподвластна годам!

О память...

Тревожная память планеты,

Она — часовой на бессменном посту.

Но прошлое вновь просыпается где-то,

Ты памятью ловишь его на лету.

Во имя живых

ты тревожишь убитых,

Их память преследует нас по пятам.

Никто не забыт, и ничто не забыто...

А память — она неподвластна годам!

Я вижу горящие хаты Смоленска,

Дымы Ленинграда

и пепел Орла...

И Пашку-танкиста —

наводчика Н-ского

(Был полк, под Москвою сгоревший дотла).

Они как живые встают на защиту —

Друзья, полководцы и города...

Никто не забыт, и ничто не забыто...

А память — она неподвластна годам!

МОСТ

Он над водой упругим телом зверя

Раскинулся в стремительном прыжке.

Я подошёл к нему, глазам не веря,

С гремучей смертью, сжатой в кулаке.

В нём сто ночей моих недосыпаний.

В нём весь напор, таившийся в крови.

В нём контуры невыстроенных зданий

И время, отнятое у любви.

Да, я любил...

Вот так подходишь к сыну,

Которого ты создал и взрастил.

Я сам последнюю поставил мину

И шнур последней спичкой запалил.

И видел я, как над водой взлетело

Его большое скрюченное тело.

Там, за рекой, лежал любимый город

И молодость, покинутая в нем.

И мы клянёмся:

мы вернёмся скоро!

Мы вновь как победители придём!

Мы всё вернём оставленное нами,

Заставим петь любимые места!

И над водой раскинется, как знамя,

Литая тень висячего моста.

ПУШКИН

Словно врублен силуэтом гордым

В небо предрассветное Москвы,

Бронзовую глыбу головы

Поднял он над затемнённым городом.

Пушкин!

Я не знал его таким!

В дни войны он здесь,

он вместе с нами,

Стоя над ослепшими домами,

Над любимым городом моим.

Перед ним до края горизонта

Вдоль по Ленинградскому шоссе

День и ночь проходят люди фронта

К близкой прифронтовой полосе.

Пушкин провожает их на бой

Молча,

с обнажённой головой.

* * *

Нет, не хочу, чтоб тонкий профиль сына

Обуглило дыхание войны.

Я не хочу, чтоб чёрные машины

Опять грозили счастью тишины,

Чтоб вновь у кружевного изголовья

Сирены выли.

Чтоб в глухой ночи,

Сухие губы обагряя кровью,

Атаку возвещали трубачи.

Я всё возьму,

всё на себя приемлю

Сейчас, сегодня...

Лишь бы он

Ступил на торжествующую землю,

Ненарушимым счастьем окружён!

* * *

Умирал человек,

Застывала густая,

Непокорная кровь.

Незабудки цвели...

И по небу над ним

Треугольною стаей

Улетали на юг журавли.

Человек умирал.

Повернувшись на спину,

Он смотрел в синеву...

Озарив облака,

На бескровье лица,

На цветы, на машину

Осыпался закат.

Сбитый «юнкерс» дымился...

Он сбит не снарядом,

Он был поднят на винт,

Словно взят на рога.

Как последний снаряд,

С хладнокровием рядом

Человек протаранил врага.

И теперь умирал...

Он мечтал о полёте.

Мутным взором следил

За движением птиц.

И казалось ему,

Что летят самолёты

По его голубому пути.

ГОРСТЬ ЗЕМЛИ

Ты чувствуешь, как пахнут тополя,

Как пахнут трав зелёные ножи?

Вот так же пахла некогда земля

Там, где родился я,

где жил.

Утром, когда затоскуют птицы,

Заплачут летящие журавли,

Я вынимаю из чёрной тряпицы

Последнюю горстку родной земли.

Кровью омытая,

из пепелища

При отступленье взятая на ходу,

У порога разрушенного жилища

Принявшая клятву мою:

Приду!

Приду всё равно!

Наперекор гаданьям,

Наперекор всему...

Через страшные дни

Приду.

Кричат разбитые зданья,

Мёртвые зовут отомстить за них!

Всё было...

Всё будет...

Но верю, мы выстоим

С сердцем таким на горючей земле,

Под острым, в глаза наведённым

выстрелом,

В дыму и пожарах,

в крови и во мгле!

Весна... Перед боем под утро не спится.

На север летят и летят журавли...

И я вынимаю из чёрной тряпицы,

Как пригоршню гнева,

комочек земли.

* * *

После смерти человек живёт только

на земле.

А. Барбюс

Я стоял у могилы друга.

Жёстким снегом хлестала вьюга.

Динамитом взрывая грунт,

Засыпали его на ветру.

Зарывали, не спрятав лица,