Новенькие

Я наконец-то проснулся. Каждую ночь мое подсознание пытает меня. Сначала снится что-то отвлеченное, либо вообще ничего, но к утру всегда повторяется одно и то же: моя память будто порвана на клочки, и в этих кусочках постоянно Она — вот я целую девушку на чердаке, ощущая мягкую податливость и привкус крови, вот мы с ней предаемся страсти в номере отеля Нью-Йорка, где целую каждый изгиб девичьего тела, вот ее глаза загораются любопытством, и она спрашивает меня про мир Инициированных на плавучем домике в Китае, а вот финальный мучительный аккорд — Мелани шепчет «прости меня», когда Виктор оттаскивает ее и сажает в машину.

Она уезжает. Исчезает куда-то. Теряю из своего поля зрения и реальности. Уж лучше бы сожгли меня, чем пытали разлукой. Где-то там Мелани, и я не имею права даже заговорить с ней. Она совершила ошибку; я теперь понимаю почему — это следствие моей глупой недосказанности. И вот мы по разные стороны баррикад.

Еще сама Мелани усугубляет мои пытки постоянным ведьмовским зовом. То нахожу, написанное ее рукой, мое имя на листе, то оно у меня на глазах выводится на запотевшем зеркале ее невидимым пальчиком, то нахожу в выложенных лепестках хризантемы, неизвестно откуда взявшихся в моей комнате, то, перед тем как уснуть, слышу ее шепот. В последний раз — ветер принес бумажный самолетик с многочисленным «Рэй». Это невыносимо. Я не могу ответить! Мелани, ты сама закрыла мне доступ! Да еще проклятый Сенатский запрет на три месяца. Это изводит, лишая сил и остатка разума. Я уже готов броситься на ее поиски. Но еще держусь. Не могу. Это грозит наказанием от Сената, может даже костром. Три месяца! Только три месяца! А дальше, приму ее любую.

Сначала я пытался отвлечься: просился у Реджины, чтобы отправила на дело. Но после суда Сенат не присылал запросов — все Инквизиторы из Саббата, как выразился Гроховски, persona suspecta*. И вот я заточен в собственном доме, как в тюрьме: без дела, без радости к жизни, без нее. Меня словно лишили смысла жизни, ввергнув опять в пучину беспросветной тьмы, которая была после смерти Мириам.

Держись, Рэй, не поддавайся. Осталось чуть-чуть.

Прошло совсем немного — всего лишь три бесконечные недели. А если еще причислить неделю, когда она была в карцере, то практически месяц. Иногда, ловлю себя на мысли, что может быть я сошел с ума и сам придумал Мелани Гриффит, а все призывы девушки — это лишь галлюцинации; тогда открываю телефон и смотрю на фотографии, сделанные в Париже. Как она прекрасна на них: улыбается, чуть капризничает, не желая фотографироваться, но счастливая. Тогда она была моя. Моя девочка…

Итак, утро. Через два дня у меня день рождения. Двадцать шесть зря прожитых лет. Зажигайте свечи, несите торт. Наверное, мои что-нибудь затеют. Саббатовцы сначала боялись моего тихого безучастного ко всему поведения, потом поняли, что я так борюсь с унынием и тоской, уходя в себя. Даже Ева заметила, что держусь молодцом. Не знаю, что она ждала от меня. Для всех я вернувшийся, прежний Рэйнольд Оденкирк — мрачная тень Саббата.

Делаю привычные движения: просыпаюсь, вспоминаю Мелани, затем встаю, иду в душ, прогоняя остатки сна, одеваюсь тщательно и скрупулёзно, заправляю кровать, что-то в стирку, что-то забираю из стирки, иду на завтрак. Чем больше движений и внимание на дело, тем меньше вывожу на передний план мысли о Мел. Одевшись и приведя себя в порядок, я отправляюсь в столовую, чтобы в очередной раз пялиться на Артура и слушать чужие разговоры, поглощая кашу или яйца пашот.

Но сегодня, выйдя из комнаты, первое, что вижу — открытую дверь в комнату Мелани. На долю секунды надежда вспархивает бабочкой, что она там, вернулась. Но тут же приходит холодное осознание невозможности.

Я заглядываю внутрь: там суетятся две горничные. Одна меняет белье на кровати, грубо скомкав постель, другая вытаскивает одежду Мелани, складывая стопкой в тележку.

Эти две служанки, как первооткрыватели гробниц, нарушая покой священного для меня места, варварски уничтожают привычный уклад вещей, оставленный хозяйкой. По сути, они уничтожали дух комнаты, дух Мелани.

— Что вы делаете? — Я взрываюсь, как пороховая бочка, напугав обеих женщин.

— Приказ мисс Реджины, убрать комнату для заселения. — Та, что у комода оказывается смелее, быстро придя в себя после грубого оклика.

— Заселения? — Я не верю своим ушам. Кто-то приедет? Так мало того! Из двадцати чертовых комнат понадобилась именно эта? — Уходите.

Я еле сдерживаю гнев, стараясь быть по возможности вежливым и не напугать еще больше служанок.

— Что? — спрашивает та, что у постели. А зря. Потому что я срываюсь на крик.

— Вон отсюда!

— Но мисс Реджина…

— Вон отсюда! Живо!

От ярости магия во мне выплескивается, как из переполненного бокала, и кувшин на окне взрывается водой и осколками стекла прямо нам под ноги. Женщины в ужасе. Бледные от страха, они спешат побыстрее убраться. Я успеваю выхватить из тележки одежду Мелани. Горничные не уходят, практически спасаются бегством, оставляя меня в разоренной комнате любимой.

Теперь всё не так! Всё испорчено и нарушено! Захлопнув магией дверь, пытаюсь навести порядок.

Резким движением с помощью колдовства заправляю постель. Затем, уже без магии, порывисто, неаккуратно убираю вешалки с многочисленными платьями, блузками, юбками в шкаф. Меня трясет от ненависти к Реджине. Хочется все переколотить, а не ограничиться кувшином.

Внезапно мои пальцы попадают на знакомые кружева: давно забытые ощущения. И я извлекаю на свет черное искрящееся платье, в котором Она была в Италии. Теперь оно бесформенной тряпкой висит на вешалке, а когда-то соблазнительно смотрелось на хозяйке, подчеркивая ее тонкую талию и длинные ноги. Закрыв глаза, дотрагиваюсь до кружевной ткани, вспоминая ощущение, когда под ней была горячая кожа девушки, и как Мелани извивалась в танце возле меня, а мои руки бесстыдно изучали ее контуры, путаясь в этих самых складках платья. Все существо мое вспыхивает желанием вернуться в прошлое. Я зарываюсь лицом в платье, вдыхая глубоко и чувствуя Ее запах тела и духов. Боже, это нереально! Блаженство. Как будто Она рядом… Как будто снова обнимаю.

Но это глупость. Это просто дурацкое платье. Не Мелани. Это призрак прошлого. Поэтому, сглотнув ком в горле, осторожно вешаю платье обратно в шкаф. Затем смотрю на разлетевшийся кувшин. С помощью заклинания испаряю воду, но осколки у моих ног по-прежнему блестят, как разбитые мечты. С ними придется повозиться. Не хочу возвращать горничных, мне никто не нужен. Поэтому я концентрируюсь и медленно поднимаю осколки с пола с помощью магии: в свете солнечных лучей они выглядят, как клубящийся рой стеклянных мошек. Одно неверное движение или перебор с силой — и они могут впиться в меня, как хищные насекомые, потом сиди, выковыривай из своего тела стеклянные занозы. Помогая двумя руками, я их медленно опускаю в мусорное ведро. Отлично! Я еще способен на колдовство.

Я доволен собой и проделанной работой. Оглядываюсь вокруг, подмечая детали. Кресло, купленное для Мелани, я сдал в магазин из-за его бесполезности. Поэтому на его месте снова стоит темно-оранжевый неудобный монстр. А на окне завял тюльпан, оставив тонюсенькую ниточку стебля, сушеные лепестки, как крылья бабочки, и черную бесплодную землю. Всё. Умер. Нет Мелани, чтобы реинкарнировать каждый раз цветок.

Тоска от разлуки с любимой заполняет все мое существо, что я, недолго думая, открываю окно и швыряю горшок на улицу, выплескивая наполняющие меня эмоции в одном броске. В этот момент за окном замечаю Реджину, выходящую из своей машины. Горшок с грохотом разбивается у черного седана, чуть не попав на капот. Светоч неспешно поднимает голову и встречается со мной взглядом. Хелмак слышит, как клокочет ненависть во мне обрывками сумбурных мыслей, в том числе злость и на нее, что тронула комнату моей любимой. Я встречаю взгляд Главной и посылаю ей мысль: «Катись к черту!». После чего закрываю окно, выхожу из спальни Мел и блокирую заклинанием дверь, чтобы ни одна горничная туда не сунулась.

— Что это было? — Курт внезапно появляется из комнаты напротив. Рыжий, высокий, широкоплечий.