Начинай!

Я стояла и глупо пялилась на телефон, в котором шли частые гудки. «Прости», — и связь прервалась. Что сейчас произошло?

Ч Т О Э Т О Б Ы Л О?

Я не на такой разговор рассчитывала. В грудной клетке разрасталась боль — дышать стало трудно, сердце стучало, будто сорвалось с катушек. Я начала снова набирать номер Рэйнольда, но как пошли гудки, тут же сама скинула звонок.

Плачу. Точнее, слезы льются бесконтрольно, размывая дрянную реальность в пятна. Смотрю на мир глазами утопленницы.

В дверь стучатся, но, не услышав от меня ответа, решают робко заглянуть.

— Аня? — Это голос Кевина. Но самого Ганна не вижу — лишь нечеткий силуэт. Его горячие руки ложатся мне на плечи, а затем он берет мое лицо в ладони. — Что случилось? Ты звонила ему?

Я киваю. Чувствую, как он забирает телефон из моих не слушающихся пальцев.

— Ты с ним говорила?

Снова киваю.

— Что он сказал?

— Чтобы не звонила ему…

Откуда взялись силы прошептать? Ганн прижимает меня и гладит по волосам. И я плачу, уткнувшись в его плечо. Не знаю, сколько прошло времени, когда Кевин предложил мне умыться. Он отпускает, и я прохожу в ванную комнату, не видя ничего, наткнувшись на дверной косяк и споткнувшись о порог. Холодная вода действует освежающе. Я успокаиваюсь. Истерика, как гроза: нахлынула и прошла, оставив глухую тишину внутри меня. Пытаюсь разобраться, в чем было дело.

Сначала убил его голос. Резкий, холодный тон — понятно было сразу, что он не обрадовался звонку, не желал слышать меня. Это было невыносимо. Думала, бросит трубку, но он продолжил разговор и сказал, что скучает.

— «Не могу говорить сейчас», — и я воскрешаю в надежде, что не все потеряно. Просто это нелепость! Абсурдная случайность! Я не вовремя, надо только перезвонить попозже.

— «Не стоит. Не звони».

Он обрубает концы. Это как пощечины.

— «И прекрати, пожалуйста, меня… звать. Ты постоянно зовешь. Позавчера ты сидела где-то на ступеньках и позвала меня…»

А вот это было неожиданно.

— «Я тебя слышу!»

Как? Я же смертная!

Смотрю на запястье — оно чистое, без Знака. Я не понимаю, как могла посылать ведьмин зов? Как он мог видеть и слышать меня? Бред какой! Так или иначе, это пустое и ненужное.

Рэй не желал меня слышать. Он сказал, что любит меня, там, на ступенях Вашингтонского суда, просто не простил. Возможно, пытается забыть и начать жизнь, где нет меня.

— «Рэй! Пошли! Они требуют именинника», — незнакомый женский голос в трубке возвестил, что у него жизнь течет по своему руслу, в своих берегах.

— Анька! С тобой там все хорошо? — тревожный голос Вари за дверью. Беспокоится. Наверное, видела меня, в каком состоянии шла в ванную.

— Да. Нормально, — мой голос ломается, звучит по-другому: с какой-то хрипотцой и тягучими нотками, будто я пьяная. Открываю дверь и вижу Варю, которая нервно щелкает ногтем, а в глазах волнение. Она влетает в ванную и обнимает меня. Позволяю сестре привлечь себя, и мы шепчемся, как детстве, когда было плохо, чтобы бабушка или мама не услышала.

— Мне Кевин рассказал…

— Я люблю его, Варь… А он попросил не звонить…

— Ну, может, это и к лучшему? Три месяца ему нельзя к тебе подходить и разговаривать с тобой. Может, он боится нарушить запрет?

— Нет… Не в этом дело. Он сказал, что любит меня, там, в Вашингтоне. Я его предала, а он не простил…

Варя приподнимает кончиком пальца мое лицо и заглядывает в глаза. По щекам опять текут слезы, но уже не так, просто капают. Сестра нежно утирает их.

— Если он действительно любит, то простит.

Я скептически ухмыляюсь, шепчу сестре, глядя в ее зеленоватые глаза.

— Это красиво в теории. В жизни даже любящие не прощают предательства. Ведь закон выбора суров. Нельзя получить сразу всё.

— А ты изменилась, — Варя смотрит на меня и жалеет. Обычно это я сострадала и уговаривала её, что всё будет хорошо. Кажется, мы поменялись местами. — Если он любит тебя, а ты его любишь, то будет всё так, как вы захотите. Магия сведет вас. И прощение будет. А если нет, то значит вам просто не по пути.

— Ты же его ненавидишь. Наверное, рада сейчас, что он не простил меня.

Я жестока в словах. Смотрю, как сестра немного, но отстраняется от меня. На лице Вари холодное отчужденное выражение.

— Я уже сказала, что чувствую по отношению к тебе и ему. Но мне не нравится видеть, что ты страдаешь. Если честно, его отказ меня не радует, но и сожаления не чувствую. По крайней мере, это даст тебе толчок оценить то, что вокруг.

Она отворачивается от меня и начинает рассматривать кафель, будто он стал интересней.

— Сегодня приедет Савов. Погоди отталкивать его. Дай ему шанс.

— Хорошо, — я смиряюсь, как и всегда. Поломки в моей системе бытия только таким способом исправляются.

Он приехал к вечеру с огромным букетом роз. Ярко алые — цвет крови. Бутоны были словно взрыв багрянца из тонких зеленых стеблей с шипами. Скрипящие, шуршащие пакетом. Принимая их из рук Савова, розы, будто злобно зашелестели на меня, пару раз уколов мои руки и обдав сладким ароматом. Первое желание — избавится от этой мерзости. Но я их поставила в вазу. Цветы не виноваты. Это всё я со своей больной психикой.

— Аня, я соскучился, — Виктор повторяет то, что сказал мне Рэй, невольно вызывая боль и горечь в душе. Но я не показываю этого, улыбаюсь, как кукла, позволяя себя обнять и поцеловать в щеку.

— Я думаю, вас стоит оставить одних, — Варя хитро ухмыляется и утаскивает гулять Кевина. Мы остаемся с Виктором одни. Не знаю, сколько мы проторчали в прихожей, где Савов меня обнимал, а я позволяла. Но вскоре не выдерживаю.

— Кофе? — я помню, что Виктор пьет арабику — три ложки на маленькую турку без сахара. И не дожидаясь ответа, выскальзываю из его объятий, иду на кухню, где делаю вид, что поглощена приготовлением кофе. На секунду теряюсь, и мне кажется, что я одна в кухне. Оборачиваюсь и вижу, что Виктор стоит, опершись плечом на стену, и не сводит с меня своих серых хитрых глаз.

Не придумав ответа, смущенно улыбаюсь в ответ.

— Как в прежние времена, — он напоминает мне, как после моего выпуска с Начала, приходил к нам. Я была влюблена в него, как кошка. Все искала ласки с его стороны. Выслуживалась. А он покровительственно главенствовал в наших отношениях. Тогда это было нормальным. Сейчас после недели любви, когда грелась в лучах солнца по имени Рэйнольд Оденкирк, мне не нужен холодный свет луны Савова. Я замерзаю с ним.

«Погоди отталкивать его. Дай ему шанс».

— Помнишь, как ты смеялся, когда я работала над притяжением предметов и примагнитила к себе сковородку?

Савов тут же разражается смехом. О, да, это было одно из самых нелепых и смешных наших воспоминаний! Виктор с телекинезом отлично управляется с заклинанием притяжения — это, как говорится, в крови. У меня же не получалось притяжение: то перелет, то недолет, то примагничивание.

— Ты мне ведь так и не ответила.

— Что?

— Я сказал, что скучал по тебе.

Он лукаво смотрит исподлобья, а у меня внутри всё переворачивается. Нет, не скучала.

— Виктор… Я… Прости меня.

Вот и всё, что могу сказать. А как еще? Я внутри полая, пустая, а когда-то там были чувства — ведь были! — а сейчас только и осталось, что извиняться: не удалась ни как жена, ни как невеста, ни как возлюбленная, ни как жертва обмана, ни как Инквизитор. Даже Химерой не могу быть.

В этот момент шипение гаснущей конфорки возвещает, что кофе выкипел. Я начинаю суетиться: наливаю напиток в чашку, пытаюсь осторожно вытереть плиту.

Я не слышу, как он подошел ко мне сзади, лишь чувствую, что его большие ладони заскользили по талии, окольцовывая в объятиях. Я замираю. И тут его губы касаются моей шеи, неловко дергаюсь — и моя рука попадает на раскаленную конфорку. Я взвизгиваю от обжигающего железа. Моя кожа горит. Очень больно! Охая и хныча, кидаюсь к раковине, чтобы залить ожог холодной водой.

Виктор цокает, как обычно делал, когда я попадала в нелепые ситуации вроде этой.

— Давай помогу. — Он осторожно берет мою руку, дует на ожог и произносит «sanitatum», чтобы быстрее зажил. Сейчас должен исчезнуть.

— Я такая неловкая.

— Ты всегда такая была! — Савов смеется, глядя в глаза. Мне это не нравится. Получается, что он смеется надо мной! Рэй такое себе бы не позволил.