герои комедий Гоголя имели право выйти на авансцену и обра¬

титься в зал со злым вопросом:

—       Чему смеетесь?

И уверенно объявить:

—       Над собою смеетесь!

И сокрушенно вздохнуть:

—       Эх, вы!..

Варламов играл Яичницу так, что обретал право и на этот

вопрос, и на это утверждение, и на этот горький упрек.

Переиграл в комедиях Гоголя все, что было ему с руки.

В «Ревизоре» — попечителя богоугодных заведений Земляни¬

ку, судью Ляпкина-Тяпкина, наконец — Осипа. В «Женитьбе» —

Степана, слугу в доме Подколесина, разухабистого Кочкарева, на¬

конец — Яичницу. В «Игроках» — елейно-сладенького старичка

Глова. В «Тяжбе» — высокопоставленного сенатского чиновника

Пролетова, сытого, благополучного и мстительно злобного.

И еще жаловался:

—       Мало написал Николай Васильевич для театра.

В постановке «Мертвых душ» играл генерала Бетрищева. Не¬

понятно, зачем была вынесена на сцену недописанная глава из

второго тома поэмы Гоголя? Разве только предопределено для

Варламова?

Чичиков, гостя в имении отставного генерала Бетрищева, ме¬

лет всякую чушь, рассказывает забавные истории про выдуман¬

ного своего дядю. А Бетрищев смеется, хохочет над проказами

«старого дурака». Только и всего... Но надо было видеть, как это

делал Варламов!

Вначале улыбался. Потом — усмехался. Дальше — смеялся.

Заливался безудержным смехом. Покатывался со смеху. Хохотал

до колик, откинув голову и держась за бока. Валился без сил на

диван. И уже одни плечи вздрагивали — то ли от беззвучного хо¬

хота, то ли от рыданий.

Все степени, все мерки, все виды смеха, раздельно изображен¬

ные на репинской картине «Запорожцы» во многих лицах, Вар¬

ламов доказывал один. Мало кому такое под силу.

В другой сценической переделке «Мертвых душ» играл Соба-

кевича. Вот образ, как бы писанный для варламовского исполне¬

ния. Этот на диво необтесанный, топорной выделки господин с по¬

вадками волкодава, введенного в гостиную, — куда как точно при¬

ходится на варламовские данные. Но нехороша была инсценировка

«Мертвых душ», нестроен спектакль. Прошел пять-шесть раз и —

долой с афиши театра. Так затерялся Собакевич в актерской био¬

графии Варламова, сгинул за зря. Об этом можно только пожалеть.

Впрочем, немного воображения, совсем немного воображе¬

ния — и поразительно легко представить себе Варламова в роли

Собакевича в отличном мхатовском спектакле «Мертвые души».

Ведь К. С. Станиславский так высоко ценил Варламова — об

этом речь впереди! —и называл его артистом «непревзойденного

таланта». Разве ж отверг бы он варламовского Собакевича?

В спектакле МХАТа были и есть безукоризненные исполнители

этой роли: первый из них — М. М. Тарханов, в наше время —

А. Н. Грибов, С. К. Блинников. И все-таки — Варламова бы в

этот спектакль!

Три с лишним десятилетия бессменно оставались за ним роли

Осипа и Яичницы. Был истинным артистом театра Гоголя, верно

и преданно служил его нелегкому обличительному смеху. Любил

Гоголя больше других авторов, в чьих пьесах играл. Почти во

всех воспоминаниях о Варламове приводятся слова, сказанные

им в последний год жизни не то при большом стечении людей, не

то повторенные много раз в частных беседах:

— На том свете с Гоголем встречусь. Очень приятно будет

познакомиться. Удивительный...

Готовиться к смерти с веселой мыслью о том, что где-то там,

на небесах повидается, сойдется с Гоголем! Каков, а?!

V

Первая в истории русской драматургии «чеховская» пьеса —

«Месяц в деревне» Тургенева.

Уже она порывала с насильной сведепиостью естественного

течения жизни к одной прилежно разработанной сюжетной ли¬

нии, отвергала канон плотной пригнанности действия к драмати¬

ческому событию, стремилась в даль свободного повествования,

которое вбирает в себе обстоятельства многослойные, сопричаст¬

ные.

Основное драматическое развитие «чеховской» пьесы Тургенева

не очищено от вольного и непринужденного вмешательства со¬

пряженных частностей — богатства и многообразия самой жизни.

Приверженность к незыблемым канонам неизбежно отсекла бы

все постороннее драме (или комедии?) Натальи Петровны,—на¬

пример, сватовство перезрелого Болыпинцова, объяснения док¬

тора Шпигельского с Лизаветой Богдановной и т. д.

Нет в «Месяце в деревне» закрученного сюжета, броских сце¬

нических событий, внешнего действия. Пьеса построена на тон¬

чайших изгибах душевных переживаний, на внутренней сути

чувств и мыслей ее героев, на скрытой насмешке по отношению

к сытым, бездельным и многословным Наталье Петровне и Раки¬

тину. Лица, действующие в пьесе, не выкладывают в речах своих

все, что на душе, не договаривают. Она полна недомолвок, наме¬

ков, подспудного смысла сказанного. В ней имеет большой вес

то, что потом будет называться новым словом «подтекст».

И был новым словом в драматургии «Месяц в деревне».

Осенью 1850 года Московский Малый театр собрался было

сыграть комедию Тургенева. Она была известна в списках под

названием «Студент», потом — «Две женщины». Сохранилось

тургеневское письмо к М. С. Щепкину, в котором автор предо¬

ставляет «полное право изменять и выкинуть все что угодно».

Но пьеса была запрещена театральной цензурой.

Через пять лет она появилась на страницах некрасовского

«Современника» (1855, кн. 1) под новым названием «Месяц

в деревне». В кратком предисловии автор предуведомлял, что пье¬

са «никогда не назначалась для сцены. Это собственно не коме¬

дия —а повесть в драматической форме». Судя по всему, слова

эти имеют обходное значение: умаслить цензуру — пьеса, мол, не

для театра.

Но с тех пор десятилетиями считался «Месяц в деревне» не¬

сценичным, пьесой для чтения, непригодной для постановки на

театре. Мнение это еще больше укрепил неудачный спектакль

Малого театра в 1872 году (через девять лет после смерти Щеп¬

кина) .

Уже было сказано: Александрийская сцена в те времена была

отдана на откуп «крыловщине». А она начинала осточертевать.

Савина писала (в письме к театральному критику Ю. Д. Бе¬

ляеву) :

«Я давно искала пьес и, в погоне за «литературой», наткну¬

лась на тургеневскую комедию. Она никогда не была в Петер¬

бурге играна, тогда как несомненно заслуживала постановки».

Выбрала себе роль Верочки, «хотя и не центральная, мне

очень понравилась... твердо решила ее [пьесу] поставить». И даль¬

ше: «даже вынесла неприятности».

История этой постановки интересна не только сама по себе,

но и показательна для театральных нравов времени.

Так, александринский артист Ф. А. Бурдин сообщал А. Н. Ост¬

ровскому:

«Савина с ума сходит, представь себе, она берет пьесу Турге¬

нева «Месяц в деревне», в которой столько сценического, сколько

в моей корзине, куда я бросаю негодные бумаги».

Снова встал вопрос о необходимых сокращениях. Савина ис¬

просила разрешение автора. Тургенев телеграммой из Парижа

дал согласие на сокращения. За эту работу взялся В. А. Крылов,

как писала Савина, — «знаток сцены». Но «Нильский, тогдашний

Jane premier, наотрез отказался играть Ракитина, находя, что в

этой роли нет для него никакого материала. Сазонов неохотно

согласился играть мужа. И так во всем... Кроме, впрочем, Вар¬

ламова, который на первой же репетиции пленил меня своим

Во лынинцовым ».

Наконец репетиции пошли на лад. Но за несколько дней до

первого представления спектакля — новая неприятность! В газе¬

те «Русская правда» опубликовано письмо И. С. Тургенева, в ко¬